Сейчас мальчику было настолько плохо,
что даже появление учителя он воспринял без особой ликования, с
изрядной долей тупого равнодушия. Радовало его только одно —
так или иначе теперь всё закончится.
Священник, не скрываясь, поднялся по
тропинке на холм к Чёртовой пещере, возле которой и вечеряли
разбойники, и звучно приветствовал всех:
— Доброго вечеру вам, злые
люди.
— И тебе не болеть, старый
дурак, — ответил за всех Рудый, и, обратившись к
сотрапезникам, добавил. — Я же вам говорил, что вернётся. Всё,
ближе не подходи, стой там. Ты деньги принёс, поп?
— Что — и к столу гостя не
пригласишь? — мрачно поинтересовался Алексий.
— Мы тебя, дед, на кошт не
ставили, — не менее нелюбезно ответил атаман. — Как и
щенка твоего. Я его и так покормил разок исключительно потому,
чтобы он тебя живым дождался. Задатком покормил, можно сказать.
Поэтому сначала деньги, потом все разговоры потом.
— Я… — начал было отец
Алексий, но атаман одним рывком притянул к себе Ждана и приставил
ему нож к горлу. Ждановский нож Жало Рудый забрал себе и теперь
носил на поясе, не снимая.
На сей раз мальчику было и не особо
страшно — какое-то тупое безразличие овладело им.
— Всё, ты достал, поп! —
крикнул атаман, не то изображая истерику, не то и впрямь впадая в
неистовство. — Хватит болтать! Деньги! Деньги или режу! До
трёх считаю! Раз! Два!
Не дожидаясь слова «три», батюшка
сорвал с пояса небольшой мешочек и бросил его атаману.
Но тот, похоже, и впрямь был опытным
и тёртым. Он не отпустил Ждана, чтобы поймать кошель, хотя мальчик
уже напрягся в расчёте на рывок. Нет, Рудый спокойно дождался,
когда мошна, ударившись о его грудь, упадёт на землю. И лишь после
этого, спокойно передал Ждана сидящему рядом Косому, и аккуратно
поднял мешочек.
— Деньги у вас. Мальчика
отпустите, — потребовал отец Алексий.
— А ты не спеши, поп, —
криво ухмыльнулся Рудый. — Деньги счёт любят.
Он высыпал монеты на широкую ладонь и
задвигал их пальцем. Закончив, он торжествующе ухмыльнулся.
— Ну ты даёшь, долгогривый! Ты
что — по лже встрять решил? Здесь шестнадцать с половиной! А
ты не обезумел ли часом?
Лицо священника закаменело.
— Это все мои деньги. Я продал
свой дом старосте — мы договорились, что он его заберёт сразу
после моей смерти. Я продал всё ценное, что у меня было. Его мать
тоже продала всё, но имущества у неё много меньше, чем у меня. Мы
взяли в долг у всех, кто нам дал. Ты же знаешь людей, ты
понимаешь — я не вру. Нам негде больше выпросить даже гроша.
Не безумствуй, Рудый. Ты привык стричь людей, но даже с овцы можно
взять только одну шкуру, у неё просто нет другой. Моя шкура —
у тебя. Отпусти мальчика, не бери грех на душу.