— И что ж мне делать
теперь? — глотая слёзы, спросила она.
— Есть одно средство, —
помолчав, ответил Тит. — Надо печь жарко растопить, дверь
настежь растворить. Младенца голого положить на порог, головой к
огню, ногами к лесу. И бить веником: он, с одной стороны, из дома
взят, с другой — в лесу наломан. Бить надо тебе, причём так
бить, чтобы младенец орал погромче. Бить, и приговаривать всё
время: «На тебе твоё, отдай мне моё!». Если он и в самом деле не
человек, а лешее детище, то у лешачихи сердце её материнское не
выдержит. Она из леса шмыгнёт, и младенцев обратно поменяет. Ещё и
вслух сказать может: «На тебе твоё. Бей своё, а не моё!». Но это
только ты услышишь.
Лушка помолчала, закусив губу, а
потом решительно кивнула. То, что она не являлась биологической
матерью младенца, её нисколько не смущало — ненаглядный
маленький был ЕЁ, и она порвала бы глотку любому, кто посмел бы в
этом усомниться.
***
Избавим читателей от описания ритуала
«обмена». Скажем лишь, что Ждан орал так, что уши закладывало, и
вовсе не из конспиративных соображений.
Рука у Лушки была тяжёлая, и лупила
она без поддавков. Сама рыдала в голос — но лупила. Лупила до
тех пор, пока вдруг не распрямилась, не бросила веник и убеждённо
произнесла:
— Всё!!! Своими ушами лешачиху
слышала. Вернула она мне моё!
Бережно подняла с порога уже почти
охрипшего Ждана, чмокнула заплаканное красное лицо и приложила к
груди.
Ждан, всё ещё внутренне дорёвывая,
судорожно глотал молоко, и клялся самому себе, что отныне —
никаких задумчивых выражений лица и никакой стрельбы глазами за
взрослыми. Только погремушки, только хардкор! Отныне, как завещал
вождь мирового пролетариата — конспигация, батенька, и ещё газ
конспигация!!! А то и впрямь — дело если не омутом, то костром
кончится.
***
Когда уже легли спать, Лушка вдруг
сказала:
— Тит! Спишь?
— Чего тебе? —
поинтересовался невидимый в темноте хозяин.
— Мне бы это… — замялась
кормилица. — В церкву бы мне попасть, на службе постоять,
причастится да исповедаться. Его вон батюшке под благословение
поднести. Тревожно что-то на душе.
— Понимаю, — пробасил в
ответ Тит. — Ну так давай в субботу в Гранный холм и пойдём.
Там заночуем, а утром — на воскресную службу. Я и сам давно не
был, да и вас у батюшки записать надо. Всё равно же узнают, что вы
у меня живёте, хлеба-то я на двоих теперь покупать буду.