— Нет, — потупился Тит.
— Метрическая, или, по-другому,
троечастная — наставительно пробасил поп. — А знаешь,
почему, неграмотный ты человек?
— Откуда мне? — совсем
засмущался Тит.
— А потому, — пояснил
священник, — что в книге оной три раздела, кои в тексте должны
выделены двумя горизонтальными линиями: «Часть первая о
новорожденных», «Часть вторая о сочетавшихся браками», «Часть
третья о умерших». Понял? Родился человек? Вписать! Женился?
Вписать! Помер? Вписать! Но нету у меня никакой линии:
«Приблудился? Вписать!», понятно тебе, законопослушный ты
человек?
— Понятно, — повесил голову
Тит. — А куда ж мне с ней теперь? Может, к старосте?
— Можно и к старосте. Его книга
называется «ревизская сказка» и туда велено весь податный люд
вписывать.
— О, так я тогда побегу? —
обрадовался егерь.
— Можно и побежать, быстрый ты
человек, — не стал спорить улыбающийся священник. — Но
только староста в Козельск уехал и сказал раньше, чем через неделю,
не ждать.
Потом посмотрел на вытянувшееся лицо
Тита, и, не выдержав, засмеялся.
— Ох, Тит, Тит… Совсем ты одичал
у себя в лесу. Ревизские сказки тоже я веду — староста у нас
неграмотный. Да впишу, впишу, не сомневайся. Нам у князя сказали не
чиниться и всех вписывать, кто приблудится. Оно понятно
почему — вечная наша беда. Землицы у нас много, а взять её
некем. Люди — самое главное богатство. Потому и велено: если
кто приблудный захочет в податные вписаться — не
препятствовать, подходить с лаской, отводить землю и вписывать имя
и родичей в ревизскую сказку. Всякие бродяги и беглые, конечно,
либо всё про себя врут, а если кто почестней, те сразу так
говорят — пиши, мол, Иваном, а родни своей я не помню. Таких
так и вписывают — «Иван, не помнящий родства».
Он повернулся к Лушке:
— Ты ж, красавица, небось тоже
родни своей не помнишь?
Лушка, закутавшаяся в платок так, что
одни глаза наружу торчали, молча отчаянно замотала головой.
— Ну вот! — почему-то даже
немного обрадовался угадке батюшка. — Как я и говорил. А
записать-то тебя как?
— Записать? — почему-то
хрипло повторила Лушка и зависла. Потом, сообразив,
ответила. — Записать Анфисой можно.
— Ну просто отлично! — ещё
больше обрадовался поп. — Даже не Марья. А сына твоего как
запишем?
— Сына?
— Сына, сына… Э максимис эд минима[2], как говорили
римляне.