[2] A maximis ad minima (лат.) — от
большего к меньшему; от большого к малому.
— Ну это… — Лушка совсем
растерялась. — Младенца можно и Глебом вписать.
— Можно! Можно и Глебом, —
утвердительно кивнул батюшка. — Княжий тёзка, значит, будет.
Ещё ко мне дела есть?
— Нам бы это… — опять
замялся Тит. — Пацана бы посмотреть.
И егерь, мекая и бекая, пересказал
недавнюю эпопею с обменом подменыша. Батюшка выслушал всё с
каменным лицом, хотя внутри себя, Ждан был готов поклясться в этом,
ржал как конь.
— Ну что ж, — кивнул он,
когда Тит завершил дозволенные речи, — давай, знающий ты
человек, этого лешачьего соблазнителя, посмотрим на него.
Он взял кулёк у Лушки, и очень
пристально посмотрел Ждану в глаза.
Никогда в жизни Ждан не испытывал
ничего подобного. Это было… Это было похоже... Пожалуй, больше
всего это было похоже на сканирование — у переселенца было
полное ощущение, что в течении нескольких минут внутри него, пусть
деликатно — но покопались.
— Что вам сказать, — заявил
батюшка, вернув младенца Лушке. — Я, конечно, завтра в церкви
ещё на всякий случай окроплю его святой водой, лишним не будет, но
в целом… Он, без всяких сомнений, человек, и зла в нём нет. За это
не волнуйтесь. Вот только...
Он повернулся и посмотрел Лушке прямо
в глаза. Оказалось, эти весёлые васильковые глаза могут быть и
такими.
Страшными, как жало направленной в
лицо стрелы.
— Ты мне ничего рассказать не
хочешь? — спросил настолько негромким и ровным голосом, что
Лушка чуть не описалась.
Она прямо с лавки бухнулась на колеи
и с мукой в голосе закричала:
— Не могу я!!! Не могу я так,
здесь! Не моя это тайна! Завтра на исповеди всё расскажу — как
на духу.
Глаза у священника погасли — как
будто арбалет со взвода сняли.
— И то верно! — прежним
весёлым голосом сказал он. — Давайте ложиться, что ли? Утро
вечера мудренее.
***
К исповеди Лушка пошла последней.
Около часа в опустевшей церкви она, глотая слёзы, рассказывала о
своей сломавшейся навсегда жизни.
Выслушав до конца и ни разу не
перебив, священник отпустил ей грехи, а потом, закончив обряд,
опустился, как она, на колени и спросил — лицо в лицо, глаза в
глаза:
— Знаешь, Лукерья, как меня
зовут?
— Нет, — смущённо
призналась та. — Вас по имени никто при мне называл ещё.
— Это не страшно, —
успокоил её поп. — Позже узнаешь, имя моё всё село знает. А
фамилию мою знаешь?