Не отходя от двери, Генрих
замешкался, сделав вид, что ему необходимо поправить отворот
сапога, и старательно прислушиваясь, но ничего не услышал. Стоять
под дверью дальше было неприлично.
Что ж, он сделал все, что мог.
Теперь все.
Счастлив тот, кто берет под
защиту то, что любит
Публий Овидий
Назон
16 октября в тронном зале Лувра
состоялось торжественное оглашение эдикта о восстановлении в
Наварре католической веры.
Стоя на специальном возвышении у
подножия трона короля Франции, в своем роскошном костюме из белого
шелка, увешанном драгоценностями, Генрих Наваррский лично зачитал
самые важные положения документа, которые ему заранее отметили
красными чернилами. Он старался не отрывать глаз от бумаги, чтобы
не видеть насмешливых взглядов придворных короля и недоуменных,
отчужденных лиц гугенотов. Если письмо папе Римскому он еще пытался
спрятать от своих, то скрыть этот эдикт было невозможно.
Подняв глаза от листа бумаги, Генрих
отыскал взглядом Гиза. Тот разговаривал с одним из своих дворян,
они улыбались и презрительно поглядывали в его сторону. В следующий
раз, когда Генриху удалось взглянуть на герцога, тот уже был один.
Сейчас, когда Гиз не знал, что на него смотрят, на лице его
отражались досада и растерянность.
Когда Генрих, измотанный церемонией,
наконец смог вернуться к себе, то наткнулся на ледяное молчание
д'Арманьяка. Впервые в жизни верный камердинер открыто осуждал
своего короля.
– Не хочешь поужинать со мной? –
предложил Генрих, расстегивая свой расшитый золотом дублет и сам
наливая вино в два кубка. – Сегодня был препоганый день.
– Разделять трапезу со своим
господином – дурной тон и недостойно доброго слуги, – холодно
произнес д'Арманьяк.
– Да ладно, хватит тебе. И так тошно,
– Генрих еще надеялся помириться с ним.
– Тошно?! – д'Арманьяк резко
повернулся к нему. – Я очень рад, сир, что вам тошно! Потому что,
если бы вам еще и не было тошно после всего того, что вы сегодня
сделали...
– И что же я такого сделал, интересно
послушать?! – Генрих с грохотом поставил кубок на стол.
– Вы сами знаете, что вы сделали! Вы
отказались от всех наших завоеваний, – с горечью отвечал
камердинер, – Сен-Жерменский мир, за который все мы проливали
кровь, вы перечеркнули одним движением пера! Мой брат погиб на той
войне, а вы сегодня сказали, что это было напрасно! Когда вы
отреклись от веры вашей матери, я понимал, что это необходимо,
когда вы лебезили перед этими убийцами и безбожниками, виновными в
смерти господина адмирала, я оправдывал вас, но то, что вы
совершили сегодня, я не могу объяснить! И все ради чего! Ради
подачек с королевского стола и придворных шлюх королевы-матери!