Пока доктор перевязывал раненного,
Карл стоял чуть поодаль и мрачно наблюдал за уверенными движениями
мэтра.
– Зайдите ко мне, – велел король
сухо, не глядя на Генриха, когда Легаста
унесли. В сопровождении своей свиты, которая вновь превратилась в
конвой, Генрих направился в его кабинет, тот самый,
где провел Варфоломеевскую ночь.
***
– Что вы себе позволяете?! Вы
что, забыли о последнем уроке, что
преподали вам, дорогой зять? Так мы можем
и напомнить! – Карл был бледен от гнева. – И на кого вы подняли
руку! Ведь он спас вам жизнь!
– Сир, я не хотел,
клянусь бессмертием души! – король Наваррский с красными, как у
нашкодившего школьника, ушами стоял посреди кабинета, понурив
голову, и всем своим видом изображая глубокое раскаяние.
– Не хотел?! – взревел Карл. – Да кто
тебе поверит?! Легаст один из лучших моих офицеров, и
ты мне будешь рассказывать, что заколол его, как свинью,
случайно?!
– Позвольте мне сказать, государь! –
умоляюще оправдывался Генрих. – То была обычная тренировка. Мы
просто отрабатывали новый прием. Я был
уверен, что он уклонится. Я не знаю, почему он
замешкался, ведь он и вправду один из лучших воинов. О, государь!
Допросите свидетелей, и все они подтвердят мои
слова.
Карл сверлил его недоверчивым
взглядом.
– Допрошу, – ответил он угрожающе.
– И молись, чтобы Легаст выжил.
– Закажу мессу за его здравие, сир, –
смиренно пообещал Генрих.
Через некоторое время
Легаст медленно пошел на поправку, и дело
замяли. В результате этой истории наиболее неприятных людей
из свиты короля
Наваррского решено было убрать. Их место заняли
другие шпионы, но Генрих хотя бы не был вынужден
более видеть подле себя Легаста,
д'Атэна и де Коссена.
Однако, главным следствием этой
опасной выходки стало то, что Генриху
удалось вернуть уважение «своих» гугенотов,
и даже непреклонного д'Арманьяка.
Генрих радовался и одновременно удивлялся этому.
Сам-то он от своего поступка не ждал ничего, кроме
неприятностей. Однако воспоминание это неизменно доставляло ему
удовольствие.
И только д’Англере опять
все испортил.
– Ну вы и мазила, сир, – заметил он
однажды, – могли бы бить точнее. Половина Парижа была
бы вам признательна.
Генрих уставился на него с деланным
удивлением.
– Я же сказал, это
вышло случайно, – ответил он.
У заблуждения нет предела