что именно
вам, а вовсе не моему шурину
д’Анжу, я обязан тем,
что последние недели шагу не мог ступить без надзора,
– он говорил утвердительно, без тени вопроса или
обвинения в голосе.
Шевалье слегка поклонился.
– В этом нет ничего удивительного,
сир, ведь я ваш враг, – так же спокойно ответил
он.
– Но именно вам я, видимо, обязан и
тем, что уезжаю отсюда не в кандалах, – задумчиво
произнес Генрих. – Ведь так?
Д’Англере не отвечал, и
Генрих расценил это, как подтверждение своих слов.
– Чем я заслужил такую милость?
Тот отвел взгляд и
улыбнулся одними глазами.
– Позвольте не ответить на этот
вопрос, сир.
– Мне трудно вам что-то
не позволить. Но, как бы там ни было, я
благодарен вам. Спасибо.
Генрих прижал руку к сердцу и
поклонился герцогскому шуту.
– Я принимаю вашу благодарность, сир,
– ответил д’Англере, – и надеюсь ею в
будущем воспользоваться.
***
Они возвращались в лагерь молча.
Только сейчас д’Англере вдруг со всей
очевидностью осознал, почему не позволил Генриху Анжуйскому дать
ход этой истории.
Все последние месяцы он исподволь
наблюдал за королем Наваррским, и все больше удивлялся ему. Этот
юноша совершенно не вписывался ни в какие привычные рамки, и даже
д’Англере со своим опытом не всегда мог предсказать, что он выкинет
в следующий раз.
Отчаянная самоотверженность молодого
человека в стремлении предупредить гугенотов во время штурма города
настолько не вязалась с тем образом легкомысленного трусоватого
бабника, который он старательно навязывал всему двору, что даже
подозрительный д’Анжу ему поверил.
Д’Англере вспомнил историю с
подписанием достославного октябрьского эдикта, когда король
Наваррский одним жестом оттолкнул от себя без того немногочисленных
друзей. Тогда он ценою тяжелого унижения спас свои земли от
карательной кампании Монлюка. Бросив своим врагам кость
сиюминутного торжества над ним, он сберег нечто куда более
важное.
Придворные дурачки смеялись над ним и
были уверены, что ему никогда уже не подняться с колен. Но всего
несколько месяцев спустя гугеноты ля Рошели вновь приветствовали
своего вождя, словно не он вовсе ежедневно ходил к обедне, и не
было многочисленных приказов о сдаче города, подписанных его рукою.
Будто они продолжали верить, что он по-прежнему с ними и защищает
их. Впрочем, так ведь оно и было.