– Не иронизируйте, государь, –
опустив плечи, ответил он, – я ведь не отрицаю своей вины. Но,
быть может, она не так уж и велика? Я совершил преступление,
но помыслы мои были чисты... И я никогда не желал вам зла, даже
когда другие считали нас врагами. И если бы наш… заговор... да, наш
заговор удался, ни один волос не упал бы с вашей головы! Клянусь,
никогда я не злоумышлял против вас, и это единственная правда,
которую я всегда говорил и повторю хоть пред лицом Всевышнего!
– тут Генрих не выдержал и сорвался. – Прошу вас, государь,
оставьте мне жизнь, ибо я никогда не покушался на вашу!
Король хмыкнул.
– Я вижу, сударь, что раскаяние ваше
безгранично, – саркастически заметил он.
Потом улыбка его погасла, и в глазах
вспыхнул какой-то злой огонек.
– Вы верно не откажетесь доказать
мне свою искренность, назвав других заговорщиков, чтобы я мог
поверить вам? – поинтересовался он, сверля Генриха
взглядом.
– Но… сир, – опешил Генрих, –
ведь следствие завершено, – разве осталось что-то, что вам
неизвестно? Не сомневаюсь, мэтр Дижон обо всем доложил вашему
величеству.
– Я хочу послушать вас, дорогой
друг, – возразил король, и его нарочито мягкий издевательский тон
пугал больше, чем вспышка самого неистового гнева. – Вдруг Дижон
что-то упустил? Или кого-то? Ведь вы мой верный слуга, не так ли?
Помогите же предать суду врагов отечества, что еще скрываются от
нас.
Генрих растеряно молчал. Он неплохо
изучил короля за последние два года. Тот был вспыльчив, но не
жесток. Не любил видеть страх и унижение. Зачем же Карл мучает его
сейчас? Зачем заставляет сделать то, что Генрих никогда себе не
простит? Неужели, и правда лишь затем, чтобы выловить нескольких
несчастных заговорщиков, волею случая, возможно, ускользнувших от
Дижона?
Он представил, как будет называть
одно имя за другим, напрягая память в надежде выдать тех немногих,
до кого цепкие руки правосудия пока не добрались, и от этой мысли
его затошнило. Как он будет жить, зная о себе такое?
Карл внимательно наблюдал за
арестантом. Он задал свой вопрос и ждал ответа. Что он хотел
услышать? Впрочем, не все ли равно? Генрих уперся взглядом в
водянистые глазки монарха.
– Мой государь…, – начал Генрих. – Я
просил вашей милости, но, видно, не достоин ее… – он замолчал.
Потом с неестественным спокойствием произнес. – Я не буду называть
фамилий.