если ни на что другое их все равно не
хватает?
Генрих Наваррский, запертый в своей
золотой клетке, мог лишь смириться с бесславной ролью наблюдателя.
Как и все наблюдатели, он-то точно знал, в чем причина новых
бед.
Пережив совсем недавно
сокрушительное поражение, теперь он мог бы радоваться успеху своих
союзников. Однако Генрих не верил в этот успех.
Сейчас, находясь в Париже, он
отчетливо видел то, чего не видели, кажется, сами победители: не
только очевидную пользу, но и явный вред победы гугенотов для них
самих. Ибо победа эта, расколовшая страну на две неравных части,
лишила королевский дом последних козырей в противостоянии с Гизами.
А католические лиги [1], эти братства ненависти, набирали теперь
мощь прямо у Генриха на глазах, чтобы рано или поздно выйти на
сцену, сметя короля с его трона, принеся во Францию костры
Инквизиции.
Когда это случится, Генрих не знал.
Но знал точно, что маятник этот, который сейчас, кажется, качнулся
в сторону гугенотов, дойдя до крайней точки, пойдет обратно, как
это было уже не раз. Дамвиль стремился остановить его движение на
середине, отправляя к королю мирные делегации одну за другой. Но
король ни в чем не желал уступать, еще дальше загоняя себя в
угол.
«С тех пор как погиб Колиньи, нет у
меня врага опаснее, чем Дамвиль», – любила говорить Екатерина
Медичи. Но этого врага она создала себе сама. Генрих мог лишь
удивляться умению людей плодить себе врагов.
***
В пять часов утра Генрих
Наваррский в толпе других придворных ожидал пробуждения
короля Франции, чтобы подать ему шелковую рубашку.
Участие в церемонии одевания было
ценной привилегией для любого французского принца, но могло ли оно
считаться честью для сюзерена независимого королевства? Генрих об
этом не задумывался. Ему было не до того. Спать хотелось так, что
он плохо видел и с трудом соображал, стараясь только не зевнуть. И
какого черта д’Анжу понадобилось каждый день
подниматься в такую рань? Для того чтобы
присутствовать при утреннем туалете короля, самому Генриху
требовалось встать в четыре. Даже в летнюю пору в это время на
улице еще непроглядная темень, а зимой —
просто самый сон. Иногда Генрих думал, что для того,
чтобы ему вылезти из-под одеяла в четыре, его слугам
во главе с д’Арманьяком необходимо быть на ногах