еще раньше. Эдак можно и вовсе не ложиться. Правильно,
зачем людям спать, если король Франции желает бодрствовать? Что за
излишество, ей-богу?
С тех пор как Генриха
выпустили из Венсенского замка и он был допущен ко
двору нового короля, эта церемония стала частью его ежедневного
существования. Каждое утро он искренне недоумевал, неужели ради
этого стоило покидать тюрьму. Там хотя бы можно было спокойно
выспаться, допросы обычно начинались не раньше восьми утра. То есть
вставал он около семи. Недостижимое счастье!
Правда, со временем
молодой сильный организм приспособился к такому режиму, и после
завтрака сонная одурь обычно проходила, но утренние подъемы
по-прежнему напоминали пытку.
Вообще, к новому королю можно было
привыкнуть. Он во всем стремился к порядку, постепенно
внедряя в повседневную жизнь двора так называемые
регламенты, выдуманные им самим, над которыми каждый день он
любовно корпел по нескольку часов. Эти регламенты
призваны были расписать по минутам все время
пребывания при дворе, но главное, они давали каждому
четкое представление о том, как именно ему
надлежит служить королю. Благодаря этому странному
документу, Генрих III постепенно становился центральной фигурой
сложного танца под названием придворная жизнь. И даже король
Наваррский, который вовсе не являлся страстным любителем церемоний
и порядка, вынужден был признать, что в этом есть свой
смысл.
Он в последнее время много чего
вынужден был признать.
По возвращении из Польши и не
дожидаясь коронации, д’Анжу вызвал Генриха к себе в
кабинет для откровенного разговора. На столе у него лежали папки с
материалами следствия по делу о заговоре «недовольных».
– Я хочу, чтобы
вы поняли, друг мой, – произнес
он холодно, не глядя на своего зятя, – у
всякого терпения есть предел. Вы этого предела почти достигли. Карл
в очередной раз простил вас, и я тоже…хм…
прощаю… пока. Но если еще хотя бы раз,
хоть случайно, хоть ненароком, вы на чем-нибудь
попадетесь… – он многозначительно посмотрел на
Генриха. – На жульничестве за игрой или нежелательном
знакомстве… Пеняй на себя. Эти бумаги очень легко
достать из архива. Ты меня понял?
– Да, ваше величество, –
ответил Генрих, – я понял вас.
– Хорошо понял?
– Я буду вечно молить Бога о вашем
здоровье, – прочувствованно произнес