– Не стоит тратить
порох, – вдруг сказал Миоссен, – виселица – удел
предателей.
Генриха бросило в жар. Впервые за
много лет он имел возможность покарать своего врага. Ненависть, что
так долго копилась в сердце, теперь раздирала его изнутри и
требовала выхода. Ненависть, поддержанная ненавистью окружавших его
друзей. Генрих кожей чувствовал настроение своих дворян!
Вдруг Лаварден дернулся
и побежал. Спастись было невозможно, и он, конечно, понимал это, но
погибнуть от пули, видно, казалось ему лучше, чем
биться в петле с высунутым языком.
– Не стрелять! – крикнул Генрих.
Несколько всадников легко догнали
связанного безоружного пленника и приволокли его обратно, бросив на
землю перед королем Наваррским.
Генрих непроизвольно
поежился. Эта безобразная сцена, более
всего похожая на травлю зверя, напомнила ему другую.
Ту, которую видел он сам из окна
королевского кабинета в Варфоломеевскую ночь.
Внезапно нахлынувшее отвращение
отрезвило его, разогнав черный морок, затуманивший
сознание. Он, принц крови, кому дано право вершить судьбы, чуть
было не превратился в обыкновенного убийцу!
Он посмотрел на сильного, гордого
человека, валявшегося перед ним на грязном снегу, и ему стало
невыносимо горько.
– Встаньте, – сказал он устало.
Лаварден с трудом
поднялся на ноги. Он смотрел на Генриха хмуро, исподлобья, в углу
рта у него виднелась кровь. Рубашка была разорвана. Генрих заметил,
что он начинает стучать зубами от холода.
– Ну что ж, сир… Может,
покончим с этим, да поедете? – Лаварден красноречиво кивнул в
сторону Миоссена и Рене де Фротеннака, которые уже приладили петлю
к ветке ближайшего вяза. Жан ни о чем не просил, он
хотел умереть, как дворянин. Даже это Генрих собирался у него
отнять[2].
«Кабы мне вешать всех предателей, то
для начала пришлось бы повеситься самому», – внезапно подумалось
Генриху, и он криво улыбнулся сам себе.
Разве мог он судить человека,
который, рискуя жизнью и презрев привычные представления о чести,
делал то, что считал своим долгом? Разве не так из раза в раз
поступал он сам, до сих пор так и не разобравшись, кто он: герой
или подлец?
В кипящем котле гражданских
войн, где добро и зло, благородство и ничтожество давно
превратились в единое кровавое месиво, сам он имел лишь один
ориентир, который королевский шут назвал человечностью. Ибо именно
она все эти годы помогала Генриху находить свой путь среди сотен
кривых дорожек.