Куда сильнее, чем Гиз его
интересовала Екатерина Медичи. Могла ли она быть в этом замешана?
Пожалуй, могла. Или нет? Ведь она так много усилий вложила в
Сен-Жерменский мир. И все-таки… все-таки…, уж очень она ненавидела
Колиньи. И боялась его, что даже хуже ненависти.
Да, она могла. Но только не Карл.
Генрих не сомневался, что король нуждался в союзе с ними не меньше,
чем они сами нуждались в союзе с королем. Разрушить это хрупкое, но
такое важное согласие из-за происков Гиза? Нет, Генрих не
доставит врагу такого удовольствия!
Взгляд его случайно упал на
серебряный гребень с сапфиром, забытый здесь Марго. Ей очень шли
сапфиры. Они делали ее глаза совсем синими. Прозвучавший сегодня
выстрел, мог вновь сделать их врагами. Нет, этого не будет. Скоро
закончатся свадебные торжества, и он увезет ее в Нерак, а потом они
вместе отправятся в ля Рошель, как он обещал, и протестантская
крепость будет приветствовать цветами его красавицу-жену, будь она
хоть трижды католичка. Все будет хорошо.
***
Вечером 22 августа протестантские
вожди впервые со дня подписания Сен-Жерменского мира созвали
военный совет.
Антуан де Бушеванн, шпион Екатерины
Медичи в отеле де Бетизи[11] доносил своей госпоже, что принцы
Бурбоны в тот вечер сильно повздорили. Будто бы принц Конде с
графом де Ларошфуко[12] требовали немедленного расторжения
Сен-Жерменского мирного договора и осады Парижа. «Хочешь мира –
готовься к войне!» – повторял Ларошфуко, и королева легко
представляла себе, как на его суровом лице появляются жесткие
складки. Адмирал Колиньи, стремившийся во чтобы то ни стало
сохранить мир, хоть и был ранен и слаб, однако по-прежнему имел
немалое влияние. Он объяснял утреннее покушение на свою особу
желанием Гизов поссорить их с королем, и обещал, что уже через
неделю они забудут об этом глупом инциденте. Когда же принц Конде
начал возражать адмиралу, доказывая, что король Франции с Гизами
заодно и всем им в Париже грозит смерть, то Генрих Наваррский
язвительно предложил своему кузену отправиться в ля Рошель, буде
тот столь сильно опасается за свою жизнь. Конде немедленно вспылил,
назвав того самонадеянным индюком, и принцы едва не подрались.
Звучали на совете и другие
предложения. Господин дю Плесси-Морней высказался в пользу того,
чтобы покинуть Париж до лучших времен, не расторгая мирного
договора. Однако его тут же принялись стыдить за трусость, и он,
пренебрегая всеми правилами этикета, ушел, хлопнув дверью.