– Твои братик с сестренкой? – спросил
Генрих.
– Не трожьте их, ироды поганые! –
мальчишка по-прежнему угрожающе потрясал топором, но в его голосе
впервые появились умоляющие нотки.
– Да уймись ты уже, не тронем, –
успокоил его Лаварден, – если тебя, дурака, убьют, они и так не
переживут эту зиму.
Паренек замолчал и опустил взгляд,
видно, осознав справедливость этих слов.
– Я понял, что ты ненавидишь
гугенотов, – продолжал Генрих, – но неужели ты не видел, сколько
нас? Ты бы еще на армию напал из-за плетня. Совсем, что ли, ничего
не соображаешь?
– Еретики убили мою мать, – негромко
напомнил мальчик. – Она кричала... просила... а они... а я прятался
в подполе..., – его детское лицо вдруг почернело и стало таким, что
Генриха пробрал холод, – я никогда больше не буду прятаться... –
заключил он вдруг с неожиданным спокойствием и еще крепче сжал
топор.
– Когда это было? – спросил Генрих,
инстинктивно уводя внимание мальчишки от той картины, которая
сейчас разворачивалась перед его внутренним взором.
– Два месяца почитай... – он не
договорил, губы его снова сжались, в глазах блеснули слезы.
Выходит, Генрих не ошибся.
– Это были разбойники, а не наши
солдаты, – сказал Генрих, радуясь, что Господь уберег его от
бремени вины хотя бы за это преступление. – Не гугеноты и не
католики. У таких людей нет веры, парень. Как бы они себя не
называли. И попадись они мне, я сам развешу их по деревьям в первой
же роще, слово дворянина.
Он сказал это с такой убежденностью,
что сам себе удивился. Но слова эти не могли проникнуть в
затуманенное горем и ненавистью сознание мальчика.
– И как же вы теперь живете? –
продолжал допытываться Генрих. – Едите что?
– Да так, что придется, – взгляд
мальчишки забегал, и стало понятно, что у него припрятаны кое-какие
запасы, но он не говорит, боится, что отнимут.
– Дай ему хлеба, – велел Генрих одному
из слуг.
Паренек вспыхнул, и Генриху даже
показалось, будто тот собирается гордо отказаться… Впрочем, нет,
показалось. Увидев прямо перед собой два золотистых каравая,
мальчишка невольно сглотнул, не в силах отвести взгляд от
неожиданного подарка, видно, давно уже не бывал по-настоящему сыт.
Чтобы взять хлеб, воителю требовалось куда-то деть топор. Он
колебался.
– Бери-бери, – усмехнулся Генрих, – у
тебя еще брат и сестра.