Он то и дело перешагивал через трупы.
Все они были почти голыми, и невозможно было определить, кто здесь
католик, а кто гугенот. Много попадалось молодых мужчин, но также
много... очень много женщин... детей... стариков...
Где-то совсем рядом он услышал крик и
улюлюканье. Кровавое пиршество продолжалось. Д'Англере рванулся
туда, но раздался выстрел, смех и звук падающего тела. Крик
оборвался.
– Святая Мадонна! Великий Боже, –
бормотал он про себя. Он пытался не смотреть по сторонам, но не
смотреть было невозможно.
Только сейчас он понял во всей
очевидности, ЧТО они натворили. Он прислонился спиной к стене
какого-то дома и стоял так, набираясь сил, чтобы идти дальше через
растерзанный город.
Генрих Анжуйский, бледный и с
красными глазами, метался по своей спальне в ожидании новостей. Ему
и в голову не приходило покинуть эту спасительную обитель, чтобы
самому увидеть, что происходит в городе или хотя бы во дворце.
В дверь постучали.
– Это я, мой принц, открывайте, –
раздался из-за двери голос Шико.
Герцог подскочил к двери и
нетерпеливо откинул засов.
На пороге и вправду стоял д'Англере.
Его одежда была перепачкана кровью. Кровь была на руках, на лице и
даже на волосах. В руке он держал окровавленную шпагу.
– Ну? Что там? Гугеноты разгромлены?
Мы победили? – с нетерпением спрашивал д'Анжу.
– Победили? – горько усмехнулся
д'Англере. – Победили... только не мы...
– А кто же? – герцог в ужасе
уставился на своего шута. – Неужели еретики?
– Еретики перебиты, не бойтесь... –
ответил тот. – Сам Сатана хозяйничает теперь на улицах Парижа. И он
здорово помог нам, своим верным слугам....
Он швырнул свой окровавленный плащ
прямо на роскошный шелковый ковер и рухнул в кресло, вытянув ноги в
грязных сапогах.
– Шико..., что ты несешь?! Какой еще
Сатана?! Ты что, пьян?
– Мой принц, тому, что происходит в
городе, просто нет названия... Быть может, нам уже не оправдаться
перед Всевышним, но мы обязаны остановить это... если мы еще
люди.
Кого восход увидел
вознесенным,
Того закат низверженным
узрит
Пьер де Ронсар
Генрих шел по коридору в
сопровождении троих конвоиров. Впрочем, это была скорее охрана, чем
конвой: деваться ему было некуда, кругом царила смерть. Он то и
дело обходил лужи крови и натыкался на мертвые тела. Генрих
старался не смотреть на лица убитых, боясь даже представить,
сколько из них могут быть ему знакомы. Его поразило то, что все эти
люди были раздеты. Он вспомнил, с каким пренебрежением придворные
католики разглядывали скромные наряды гугенотов, и удивился, до
чего же дошла алчность этих высокомерных господ, чтобы они могли
позариться на перепачканную кровью одежду мертвецов.