— О, ништяк! А чифирёк мы сейчас на «буржуйке»
сообразим.
Вместо чайника – принесенная кем-то жестяная банка из-под
невесть как попавшего на зону яблочного повидла. Самого повидла,
ясное дело, в банке и след давно простыл, а вот для кипячения воды,
призванной впоследствии при добавлении заварки стать чифирём, да
что бы хватило человек на десять разом – самое то.
Кто-то из зеков, включая прибывших ростовским этапом, тоже
выразил желание поделиться. Не всех успели обобрать на пересылках и
на первом лагерном шмоне, нашёлся к сухарям и небольшой шматок сала
– чуть менее долгоживущий продукт. Кто-то протягивает Клыку ложку с
заточенной с одного края ручкой, и тот принимается резать сало
тонкими кусочками, аккурат на каждого забившегося в этот угол
едока.
Ну и несколько кусков сахара пришлись кстати. Так что через
полчаса мы – десятка полтора зеков - сидели большим кружком,
обжигаясь, пили по очереди жестянки ядреный чифирь, закусывали чем
Бог послал, и трепались обо всем подряд. Узнав от ростовских, что с
их этапом пришёл и Туз, Копчёный приподнял левую бровь:
— Так мы ж с ним в сызранском СИЗО пять лет назад в соседних
камерах чалились! И чё, он уже коронованный? Ну, если завтра
появится - встречу как родного.
Народ начал постепенно расползаться, готовиться ко
сну.
— Мож кто в святцы желает, граждане осужденные? —
поинтересовался Крест, который невесть как умудрился протащить в
зону истрёпанную колоду карт.
— А на что?
Это очухавшийся Митяй решил проявить интерес к карточным играм.
Ой, балбес… Но отговаривать его – себе дороже, блатные могут не
простить.
— А чё ставишь?
— Сахар есть.
— Отлично, а я кисет махры ставлю.
— Дык я ж не курю!
Вот наивный чукотский мальчик! Он ещё надеется выиграть этот
самый кисет! Святая простота, как говаривал кто-то из еретиков,
когда старушка подкинула в его костёр дровишек.
— Ничё, махра — она завсегда сгодится, обменяешь на что-нибудь,
— щербато оскалился Крест.
Уверенный в итоге карточной игры, я помочился в стоявшее в
тамбуре ведро, которое надлежало опорожнить всё тому же Митяю либо
Витьку, и залег на нары. Только накатила дремота, как был разбужен
криком Митяя:
— Ты чего, Крест, шельмуешь?!
Я с трудом выбрался из забыться, повернув голову в сторону
закутка, где засели картёжники.