— Встать!
Со второй попытки удалось принять вертикальное положение.
Покачиваясь, словно осина на ветру, выцелил перед собой равнодушное
лицо Лагина, массировавшего костяшки пальцев. Без сомнения, это его
поставленный удар отправил меня в нокдаун. Но врезать не успел –
отвлек начальник лагеря.
— Я смотрю, Кузнецов, вы и на свободе не стеснялись пускать
кулаки в ход, судя по вашему личному делу, — продолжил Мороз,
поднимаясь из-за стола.
— Не стеснялся, когда пытались задеть меня или близких мне
людей. И сейчас не постесняюсь, если ваш Лагин ещё раз попробует
меня ударить.
— Ах ты…
— Стойте, Василий Тимофеевич! Дайте, я с ним ещё поговорю, всё
же любопытный тип. А то вы говорите, мол, зона всех ломает, а тут
вон какой экземпляр… Хотя он и не так давно у нас, но вижу –
характер присутствует. Похвально… Только похвально это при других
обстоятельствах, а у меня все по струнке ходят. И ты будешь ходить!
— перешёл на «ты» Мороз, добавив в голос металла.
— Решил, значит, воров на место поставить? Не мне заявить, узнав
о смерти какого-то там попа, а устроить, как это говорят в Италии,
вендетту, самосуд? Если каждый так начнет поступать, то что же,
вскоре у меня тут барак на барак пойдет? А работать кто
будет?
Мороз прошёлся по кабинету, заложив руки за спину, что-то
обдумывая. Мы все смотрели на его перемещёния, гадая, чем
закончится дело.
— Надеюсь, эта история за пределы лагеря не уйдет, хотя всё
равно какая-нибудь сволочь проболтается. Так, Лагин, слушай сюда…
Всех зеков строго предупредить под страхом смерти, рядовому и
командному составу дать подписки о неразглашении.
— Понял, Яков Моисеевич.
Тут он вновь обратил внимание на меня, встал напротив
меня, глядя снизу вверх.
— Скольких ты убил в этой драке?
Я равнодушно пожал плечами.
— Может, кого и покалечил, в горячке не упомнишь.
— Может, и покалечил? То есть в несознанку идем? В общем,
Симонов, в карцер его, в холодный, не топить, пусть посидит и
подумает. Завтра уже скрестись начнет, молить, чтобы бушлатик
кинули. А тем временем разберемся, сколько на его счету сегодня
трупов, и от этого будет зависеть, насколько увеличится срок. Если,
конечно, тебя, Кузнецов, не поставят к стенке, чему я даже буду
весьма рад. А уж коли накинут срок и останешься у меня в лагере –
будешь работать на промыслах. Найду тебе самый дальний, в болотах,
чтобы вся дурь из головы вышла. Там и сдохнешь у меня. Уводи его,
Симонов.