Старик зачарованно уставился на
колышущуюся кристально прозрачную жидкость внутри чаши. Иссушенное
тело засвербело, а руки, принимающие сосуд, задрожали. Геммий изо
всех сил пытался унять дрожь, чтобы не пролить ни одной драгоценной
капли.
– Да не бойся! – точно понял страх
кузнеца подросток. – Воды теперь навалом! И пить, и мыться можно!
Да хоть просто в землю лить!
И Геммий жадно впился
растрескавшимися губами в край миски, проливая на бороду и грудь
бесценную влагу. Вода была теплой, но такой пронзительно чистой и
свежей, что казалась сладкой. Вытряхнув последние капли, старик
широким жестом утер рот волосатой рукой и отдал миску подростку. И
только тут заметил, что спутанные рыжие вихры Клавдия неумело
прикрывают здоровый такой, наливающийся вишневым соком синяк.
– Клавдий, мальчик… Это Вегенций тебя
ударил?
Подросток в один миг словно
одеревенел. Улыбка сползла с его лица, глаза уткнулись в землю, и
сам он спешно отвернулся от мастерового.
Геммий вздохнул. Рабская доля тяжела,
кто не привыкнет к ее весу, тому жизнь сплошным ядом станет.
Правда, Клавдий не всегда был рабом. Его отец усердной службой
добился свободы и стал вольноотпущенником. Знатный хозяин подарил
ему вольную и родовое имя, которое теперь, как насмешку, носил
мальчишка. Клавдий родился свободным, но от воли божьей не уйдешь.
За отцовские долги был он продан в рабство. На галере (на той же,
где уже много лет плотничал и кузнечил Геммий) приписали мальчонку
в судовую обслугу. Да только Вегенций решил, что Клавдий станет его
личной обслугой.
– Домогался? – хмуро и понимающе
спросил старик.
Подросток еле заметно кивнул.
– Дядя Геммий, – утерев кулаком нос,
спросил он. – Разве господь не осуждает того, чтобы один мужчина
ложился с другим?
– Ну, я-то в слове божьем не силен,
парень. Ты такое лучше б у хромого Сирийца спросил – тот и
Евангелие читал, и про Моисеев всяких. Но все ж мне рассказывали,
что бог христианский мужеложство не приветствует. Даже города
спалил в пепел, где одни содомиты жили.
– Так почему же?! Ведь Вегенций с
крестиком на груди ходит! Молится со всеми!
– Принято так у господ издревле. У
ромейцев, у эллинов да и у прочих многих.
Клавдий мешком осел на песок. Вся его
долговязая фигура сложилась во что-то очень компактно малое.
– Ненавижу! – пробормотал он себе под
нос. – Убил бы его!