— Оттуда.
Евгений понял, что он имеет в виду
Большой дом на Литейном. КГБ. Впрочем, тогда еще МГБ.
— Я, Женя, ведь был одним из
историков, которых отбирали сразу после выпуска, чтобы потихоньку
догму размывать, — продолжал Столяров, снова добавив водки. — После
войны собирались опять дело запустить, готовились, но тут Хозяин
помер. Нам всем велели молчать и заниматься чем-нибудь... подальше
от основной линии. Вот я на шаманов и переключился. И, кстати, не
жалею.
— И меня хотели на них переключить? —
Кромлех остро посмотрел на научрука.
Но тот помотал головой.
— Временно, Женя, пока все не
устаканится. Я из-за тебя специально на Литейный ходил, к одному
полкану... Он тоже в курсе дела с идеологией. Кроме Самого-то, в
Политбюро еще пара... ну, может, побольше... людей была... да и
сейчас есть... которые хотят с марксизмом покончить. Но нынешний
Первый против... категорически. И если что делается, то на свой
страх и риск и — тайно. Очень тайно... И тебя под это на факультете
оставили — на будущее. А что до Энгельса, так тут просто: не
владел, мол, классик всеми источниками по истории майя. И поэтому
Кромлех его не опровергает, а наоборот — вносит вклад в развитие
марксизма. Вот так-то... Но ты, Женька, смотри — молчи!
Столяров погрозил Кромлеху пальцем,
сделав суровое лицо, которое, впрочем, тут же вновь расплылось в
пьяной ухмылке.
— Я ведь знал, что ты все равно
займешься майя. Знал и все тут. И не спрашивай, почему...
Лицо Николая Алексеевича опять
посуровело — он не любил об этом вспоминать. Мог сомневаться в
марксизме, но вот в атеизме был убежден твердо. Ему была
отвратительна всякая чертовщина. Его девизом была неуклонная
рациональность. Собственно, благодаря ей, он втайне и отвергал
марксизм — эта догма просто зияла прорехами в логике, и он был
поражен, что никто из коллег этого не видит. Но, конечно же, еще
большим преступлением против рациональности было всякое суеверие —
от веры в воскресшего Бога до страха перед перебежавшей дорогу
черной кошкой.
Но тогда, на собеседовании, после
того, как пацан с упрямыми голубыми глазами под огромным,
обезображенным вмятиной лбом твердо сказал ему, что хочет изучать
майя, на профессора что-то нашло. Во-первых, он откуда-то точно и
определенно знал, что этот парень расшифрует знаки майя, хотя одна
эта мысль казалось нелепой. А во-вторых...