Впрочем, хозяину нравилось полагать,
что личные эмоции почти не влияли на его политические решения. Он
пытался культивировать в себе прагматизм и объективный взгляд на
ситуацию, и искренне считал, что преуспел в этом. И сейчас, когда
Польша лежала у его ног, а в Москву приезжали делегации нового
польского правительства, выпрашивая милостей, хозяин поступал с
ними, следуя обычной своей объективной жестокости и имея ввиду
прежде всего выгоды для своего государства. Которым был он сам, что
подразумевалось безусловно.
Он сделал вид, что смягчается под
напором аргументов, и, наконец, дал добро. Поляки ушли в полной
уверенности, что сделали великое дело для своей страны. Хотя и
вынуждены были отказаться за это в пользу СССР от львиной доли
положенных им немецких репараций.
Вспоминая это теперь, вытянувшись на
удобном диване, хозяин довольно хмыкнул. Он любил, когда
одураченный и униженный им человек бывал осчастливлен этим. От
этого его суровый и тусклый взгляд на вещи иной раз даже слегка
разнообразился проказливым весельем.
«А этот... тезка... Циранкевич,
дельный парень, надо бы его и дальше двигать», — подумал хозяин,
потягиваясь за лежащей на ночном столике пачкой папирос и спичками
— в последнее время врачи запретили ему курить трубку, хотя иногда
он нарушал запрет. Но сейчас набивать и раскуривать самый
знаменитый свой атрибут ему было лень — устал.
«Меньше надо бы работать. А то и
десяти лет не протяну», — думал он, следя за величественно
уплывающими к полутемному потолку клубами дыма.
Смена в Кремле завершилась во втором
часу ночи. После поляков на десять минут запустил к себе терпеливо
пропревшего весь день в приемной Чарквиани — преемника Лаврентия в
грузинской партийной организации. Дело было плевым и решилось
сразу. Да и недосуг хозяину сейчас было заниматься Грузией. Там
давно надо было навести порядок, но не впопыхах, а с чувством и
расстановкой.
На дачу он вернулся около двух и, по
обыкновению, еще несколько часов проработал с бумагами, взбадривая
себя крепким чаем, который сам заваривал. Потом написал на листке,
что хотел бы съесть на завтрак, вызвал кнопкой прислугу и велел
постелить в малой столовой.
После папиросы захотелось пить. Он с
досадой вспомнил, что опять забыл поставить на ночной столик
бутылку боржоми — она осталась на большом столе, до которого было
не дотянуться. А вставать так не хотелось...