— Что наладится, Петру? Он отойдет, говоришь?!
А я?! Отдай!
Штефан рванул к себе несчастную сумку, оттуда
что-то вывалилось, и Петру, тяжко качая седой головой, опустился на
колени.
— Ой, порох! Ой, беда-то какая!.. Да куды ж
дите отпустят... Да попей ты водички, остынь, спать ложись! Ночь на
дворе!..
Штефан его больше не слушал. Вернув сумку на
стол, он отпер ящики и теперь рылся в них, вытаскивал остатки денег
и швырял, не пересчитывая. Под руку вдруг подвернулись часы —
дедовы, с красивыми брелоками, и рука дрогнула. Как же? Уехать?..
Отсюда?..
Петру, видно, приметил эту заминку — шумно
завздыхал над ухом.
— О дедовой памяти бы подумал, боер! Каково бы
господину Ионицэ сейчас?
— Кто подумал о памяти моей матери? — отрезал
Штефан. — Я не собираюсь оставаться в доме, где мамину могилу
поливают помоями!
Он сжал часы в ладони. Дед подарил их ему. Дед
вырастил Тудора как родного сына. Дед обожал маму. Дед бы его
сейчас понял.
Решительно выбросил часы на тряпье и вдруг
всей шкурой почувствовал пристальный взгляд Петру.
— Ты бы не горячился, боер, — тихо выговорил
старик, и Штефан медленно обернулся, закипая от бешенства. Значит,
и слуги готовы повторять эту гнусную клевету, которой отец
прикрывает свою подлость? Значит, они это слышали? Значит, не в
первый раз...
Он увидел лицо старика и обмер. Петру смотрел
на него с жалостью.
— Ты что?.. — прошептал он враз окостеневшими
губами. — Ты что, Петру?.. Это же... — догадка ударила, будто
рогатина, внезапно и больно, до самого сердца. — Так это
правда?!
Петру с ненужной бережностью опустил на стол
ворох подобранного платья.
— Не мое это дело — в хозяйские дела лезть,
боер. Не мое.
Штефан, не раздумывая, прыгнул к нему, ухватил
за плечи, встряхнул:
— Это правда?!
Старик отстранил его руки и со спокойным
достоинством сказал:
— Упаси Господь, чтоб в этом доме кто-то из
слуг взялся худое слово сказать про твою матушку, боер Штефанел.
Добрая она была женщина и несчастная, госпожа Нелуца, век помнить и
молиться за ее чистую душеньку, чтобы дал ей Господь на том свете
все, чего не додал на этом. Но ведь ты сам уже не дитя, понимать
должен, что батюшка твой иначе глядеть не может! А поберечь его —
долг, которого и госпожа Нелуца не забывала!
Если бы земля разверзлась, Штефану было бы
легче. Мама! Дядька Тудор! Да нет же, нет, невозможно! Но тут Петру
отвел глаза, видно, все-таки смутившись, и этого хватило, чтобы
осознание обрушилось в полной мере.