Штефан встряхнулся и сел на лавке
поровнее.
— Вот увидишь, капитан! На Богоявление еще и
за крестом сплаваю(*)!
— Вот же неугомонный, — добродушно прогудел
кто-то.
— Так обычай же! И я хорошо плаваю. Мало ли
народу купается? А я, может, с детства мечтал! — пробурчал Штефан,
задетый таким пренебрежением. — Только в Австрии подходящей проруби
не случилось. А совсем по малолетству, до войны еще, как в воду
сунулся, так и застудился. Ну, так мне столько годков было, что и
не диво.
Бабка, оказывается, следила за ним и слушала,
и теперь вдруг охнула:
— Это кто ж дите к проруби-то подпустил?!
А Симеон совершенно неожиданно усмехнулся в
усы:
— Что, дядьки дома не случилось? Или
недоследил?
Штефан, захваченный воспоминаниями, не
утерпел, рассмеялся:
— Так я за дядькой и полез. И там не прорубь
была, а речка. И течение такое, что не замерзало толком, разве что
у берега ледок. Батюшка крест-то бросил, а сельские замешкались
чего-то, уж очень холодно было. Ну, дядька, видно, пример хотел
подать, ему-то не впервой по зимней водичке. Кафтан в одну сторону,
сапоги в другую, и вперед. Остальным только и осталось — глазами
хлопать да конский топот ловить. А я за ним.
— Первый раз слышу, чтоб бояре за крестом на
Богоявленье ныряли, — недоверчиво заметил Йоргу, поглаживая
усы.
— Я случайно! — оправдался Штефан, уже и сам
смеясь над своей оплошностью. — Я же не знал, что берег скользкий,
а ледок тоненький совсем! Только булькнуло!
Сейчас смешно со стороны представить, конечно
— плюхнулся этакий шарик меховой в десяти одежках, барахтается в
воде и сипит. А тогда — ледяная вода обожгла так, что голос пропал,
и сердце зашлось от смертельного ужаса... Опомнился уже в ближайшей
избе, у жарко натопленного очага, растертый, закутанный во что-то
ужасно колючее и с ложкой раскаленной чорбы под носом. «Глотай! Без
разговоров!»
Хотя не так уж он и замерз тогда. Дядька на
берег выбраться не успел — считай, сразу его выхватил. А уже когда
мама с нянькой прибежали, от всего испуга осталась только гордость
— как же, никто не полез, кроме них с дядькой. И что с того, что
потом болел — все равно, искупался же! Как взрослый! И уже дома,
лежа в кроватке и блаженно подставляя испуганной маме пощупать нос
и руки, едва ли не впервые сказал то, что потом из головы упорно не
выходило: вот вырасту — буду как дядька!