Мариан смерил его возмущенным взглядом.
— Ить, чего тебе надо? Ложку, что ли,
потерял?
Гицэ отпор не смущал никогда, и теперь на
мрачное лицо Мариана он тоже не стал обращать внимания.
— А скажи, наш Подсолнух слуджеру кем
приходится-то?
— Да кем бы ни приходился! — вдруг рявкнул в
сердцах Мариан. — Это ж как надобно ума не иметь, чтоб ребятишек
оставить не поймешь кому! И ведь говорил-говорил — как об стенку
горох!
Он махнул рукой и пошел дальше по своим
делам.
— Чего? — выразил общее мнение Гицэ. — Это он
о чем вообще?
— Так это... Черт его знает, — Зойкан пожал
плечами. — Мариан такой. За дверь выйдет — и ну бухтеть, это не
так, да то не эдак. А слуджеру, вроде как, и невместно ему
отвечать-то.
— Детишек, говорите? — задумчиво повторил
Йоргу, теребя усы. — А что это наш Подсолнух про сестру
рассказывал, которая в Вене осталась?
— Мамалыга доспела, — сообщил Зойкан,
заглядывая в котел. — Налетай, что ли?
Свой рассказ о пребывании Подсолнуха на
заставе Симеон, поразмыслив, начал с конца. Уж больно жалко стало
парня, утянувшегося за двери побитым щенком. Может, ежели его по
службе похвалить, так слуджер передумает?
Тудор слушал внимательно. Покивал, когда
Симеон заговорил о драке с арнаутами — мол, знаю. Под историю
спасения Йоргу от австрияков задал пару вопросов, да не о
Подсолнухе, а все больше о делах Йоргу и состоянии горных тропок в
приграничье. Про боярина, что свернул себе шею, Симеон решил
умолчать — бог с ним, с тем боярином, парни чисто ушли — и ладно,
ни к чему трепаться скорее про Макарку, чем про Штефана.
Службу же Подсолнуха на заставе Симеон
расхваливал на все лады. И про записи упомянул, и про контрабанду
перехваченную, и про ружья пристрелянные, и про ландкарты тоже не
забыл. Тудор слушал-слушал, а потом вдруг коротко заметил:
— На заставе твоей, смотрю, порядок.
Симеон смутился. Думал — Штефана похвалить, а
вышло — сам похвастался. И ладно бы — был тот порядок, так ведь нет
же! То козел полосатый, то взрыв посреди двора, то драки... До
смерти захотелось вдруг высказать, как мечтал эти полгода, чтобы
Штефана в детстве почаще пороли, но тут же вспомнились все рассказы
Подсолнуха.
Как тут скажешь, ежели этакой первостатейной
оторвой парня слуджер же и вырастил? Так и брякнуть — мало ты в
детстве драл поганца?
Симеон присмотрелся — если ему сейчас глаза не
врали, Тудор неприметно улыбался, как улыбается любой суровый
батька, когда при нем командир хвалит сына. По спине запоздало
прошиб озноб — ладно, все обошлось, а случись чего с Подсолнухом —
это как бы слуджеру потом в глаза-то смотреть? Он к нему точно, как
к родному...