— Так, значит, высокие бояре? — с тихой, но
беспредельной угрозой выговорил он, и Симеону отчаянно захотелось
нырнуть под стол. — Ради детей скандала, значит, не устраивать?
Память покойницы не трепать? Уговаривали-то как! Божились, что
детей не тронут! Значит, меня оттерли, а его приструнить не можете?
Что ж, ваша воля!
Он встал.
Симеон вскочил тоже и едва не рухнул обратно,
когда наконец-то прозрел. Дурак! И Йоргу не умнее! Тудор полжизни
провел в приказчиках, в том самом семействе, и если бы они
догадались сразу...
Тудор вытащил пистолет из-за пояса,
обстоятельно осмотрел затравку и спуск. Убрал оружие. Руки у него
уже не дрожали, и лицо было совершенно спокойно, но Симеона все
равно подирал мороз по коже. Это, выходит, Подсолнух — ему сын
родной? Господи Иисусе, да за свою кровиночку порвать любого на
мелкие клочья — как в лужу плюнуть! Сейчас сорвется, размотает того
боярина по всем окрестным заборам.
А потом — что? А дело как же? А если арнауты
там, или просто вооружен боярин?
Тудор даже головы не повернул, стремительно
выходя из комнаты. С галереи крикнул так, что сонные галки
сорвались с ночных деревьев:
— Седлать!
Симеон выскочил следом, на ходу гадая, как бы
его остановить.
— Слуджере...
Тот снова не заметил, и Симеон бросился за ним
в дверь и успел увидеть, как вскочил с кровати Штефан, и как Тудор,
небрежно отстранив его рукой, рванул со стены саблю. Вытянул клинок
до половины — в свете лампы тускло блеснула ухоженная сталь. Как
есть, порубит в сечку того боярина, а потом — или в бега, или на
плаху... И не остановишь, коль у него сабля в руке, пополам
распластает — не заметит. Хоть одного не оставлять бы!
— Слуджере, куда?
— К сволочи этой. К Николае, — был ответ,
вместе с лязгом клинка, вброшенного обратно в ножны.
Симеон мысленно схватился за голову — все,
служите заупокойную. Замирая от собственной храбрости, остался
стоять — на проходе, в распахнутой двери, будто невзначай
перегораживая собой выход на галерею и зная только одно — его
нельзя пропускать, любой ценой, пусть хоть с дороги отшвыривает,
хоть порубит, хоть потом убьет.
— Тудоре, стой! — Штефан сорвался с места,
метнулся вперед, перехватил слуджера за руку. — Я сам уеду, сам!
Сейчас же!
Сдурел, Подсолнух?! Он же себя не помнит!
И тут Симеон растерялся по-настоящему. Потому
что Тудор остановился.