— Да что колодец! Про пистолеты-то
вспомни!
— А что пистолеты?
— А то, что слуджер наш нарочно на заднем
дворе по воронам палил, чтобы этот паршивец всласть наигрался!
— Тудор?! Ты это... Бреши, да меру знай!
— Да не вру! Вот те крест! Такое ж не
придумаешь!
— Не может быть!
— А то тебя, Зойкане, отец в детстве не
баловал! — возразил уже и Йоргу.
— Как не баловать-то? — вмешался кто-то из
старших. — Это что ж выходит, ему старики наши — про женитьбу, а у
него вон сынишка...
— Уже сам по девкам бегает, — услужливо
дополнил Гицэ. — Весь в батьку, в душу перемать! — и пандуры снова
покатились.
Симеон вытер усы и глаза и даже раскашлялся от
смеха. Мариан хлопнул его сзади по плечу, перехватил лошадей.
— Чего вы ржете, жеребцы? — с негодованием
спросил он у хохочущих пандуров. — Ить, глянь, нашли балаган! А ну,
проваливайте спать! Ночь на дворе, а разорались, как грачи на
пашне! — он смерил Симеона уничтожающим взглядом. — А ты язык бы за
зубами придержал, капитане! Ить, оно надо — чтобы все знали? — он с
досадой дернул поводья, уводя коней на конюшню.
Симеон полез в затылок. А ведь Мариан прав!
Если сплетня расползется, и слухи дойдут до боярской родни
Подсолнуха, до всесильных родичей его матери... Как бы не отобрали
все-таки поганца!
— Ладно вам, черти, заткнитесь, — поддержал он
Мариана. — Да не трепитесь попусту где не след о чем не след. У
нашего Подсолнуха и другая родня имеется.
Гицэ вскинул голову с жадным любопытством.
— А что, Симеоне, правда, что у него мать
княжна какая-то?
— Правда, — вздохнул Симеон, понимая, что так
до всех дойдет гораздо вернее. — Княжна Гика, самого великого бана
Крайовы дочка.
Гицэ восхищенно присвистнул:
— Да-а-а... Ну дает слуджере!
Симеон не выдержал — снова заржал.
Дурнота отступила так же неожиданно, как и
нахлынула, и Штефан блаженно растянулся на постели. Полотняная
наволочка приятно холодила разбитую щеку, ушибленные бока нежились
на перине, пусть и тонкой, но все равно — не камни. Хмель и
переживания выветрились, свет притененной экраном лампы уже не
резал глаза, и так хорошо и спокойно было лежать здесь, понемногу
засыпая, и знать, что ты наконец-то добрался, ты наконец-то
дома.
Он вздохнул от удовольствия и повернулся
набок, покрепче сжимая дядькину ладонь. Смешно, наверное, выглядит
со стороны — такая оглобля усатая, а жмется и ластится, и никак не
может выпустить родную руку! Но ведь дядька не возражает. Хотел бы
— уже ушел.