Предводитель повстанцев, светловолосый молодой
пандур в лихо заломленной на сторону шапке, небрежно распечатал
перехваченное послание.
— Господину клушеру(*) Николае Глоговяну во
имя долга перед отчизной и господарем, — он насмешливо покосился на
бедолагу-арнаута и сплюнул ему под ноги подсолнечную шелуху. —
Как-то рядом даже и звучит нехорошо, не находишь?
— Печать каймакама(*) сломал — веревка по тебе
плачет, — сквозь зубы буркнул арнаут. Предводитель пожал
плечами:
— Хотя бы не утону. А письмо до чего
интересное! — он пробежал глазами строчки. — Так как противник наш
очень многочисленен... Деликатное поручение тебе, коли слуджер
Тудор твой давний товарищ и друг дома... Если ты это сделаешь, с
Божьей помощью мы сумеем разбить этот сброд по частям.
Пандуры негодующе зашумели, но предводитель
задумчиво покрутил письмо в руках и махнул арнауту:
— Свободен. Или тебе дорогу показать, а то
вдруг заблудишься?
Арнаут дернулся, глянул по сторонам, а потом
вскочил на свою лошаденку и пришпорил ее так, что бедное животное
рвануло прочь не хуже призового скакуна. Вслед ему несся дружный
гогот. Светловолосый проводил беднягу смеющимся взглядом, сложил
послание и сунул себе в карман.
— Макарко, давай коней! А письмо мы сами
доставим.
— Подсолнух, ты чего? — осторожно спросил
Макарие. — Нас же в Падеше ждут.
— Так тут, считай, по пути, — беззаботно
ответил Штефан и похлопал себя по груди. — Тем паче, у меня еще
одно посланьице имеется, по тому же адресу. Заодно и это передадим,
а то нехорошо получится. Мы ж не разбойники какие — чужую почту
перехватывать.
Он забрал у Макарии повод гнедого, взлетел в
седло:
— Гайда!
По деревенской улице ехали рысью, четко
выдерживая строй. За хвостами коней завивался сухой снежок,
покачивались над шапками ружейные дула. Ребятишки облепили заборы,
взрослые выбегали из домов и сараев. У колодца сгрудились
испуганной стайкой бабы, с визгом бросились врассыпную, когда
гнедой, спокойно рысивший впереди отряда, вдруг хватил в их сторону
и попытался встать на дыбы, по старой памяти испугавшись тени от
журавля.
Штефан осадил коня, вернул в строй, но бабы
уже зашушукались, заохали — узнали. Теперь за отрядом потихоньку
следовала почти вся деревня.
Боярская усадьба встретила их запертыми
воротами. Незнакомый Штефану слуга опасливо косился на десяток
вооруженных до зубов мужиков в пандурской форме и открывать ворота
не спешил, несмотря на упоминание письма для боярина.