— Продай коня! — визгливо упрашивал он. —
Продай коня, дяденька, на что тебе эта кляча?
— Не твоего ума дело, — огрызался хозяин. —
Отвали, пока со двора не прогнал!
— Ой, какой злой дяденька, — умилялся в ответ
цыган. — Да эту развалину кормить — только деньги тратить! А я его
надую и загоню втридорога. Хочешь, тебе еще треть отдам?
— Пошел в задницу! — рявкнул наконец хозяин,
осатанев. — Сам ты развалина! Этот конь со мной на войну ходил!
Цыган ойкнул, приложил ладонь к губам и
надолго отстал. Потом вновь затянулся, выпустил дым и
захохотал:
— Ой, дяденька, а ты, часом, не цыган ли сам?
Добро, не стану к тебе приставать больше, вижу, нашей крови! А
все-таки у меня теперь разве гроши... Да здесь хороших лошадей-то
не найти...
— Смотри мне, — буркнул все еще обозленный
хозяин. — Сведешь старичка — я ведь пандурам Симеона на заставу
свистну, они тебя враз по всем горам размотают, сволота
бесштанная.
— Ладно, дяденька, — примирительно начал цыган
и вдруг приподнялся с крыльца, округляя глаза. — Гля, какое...
явление!
Явление имело вид входящего в воротца плетня
гнедого липпициана под отличным строевым седлом. Конь всхрапывал и
раздувал темные ноздри, потряхивая длинной спутанной гривой, шкура
его потемнела от влаги, и начищенным серебром горела на морде белая
проточина. Сердце цыгана зашлось от такой красоты, и он почти не
приметил хозяина лошади. А вот гайдуки переглянулись.
Боярин, по виду совсем уж из высокородных, в
седле сидел ловко, не хуже своего липпициана вскинув непокрытую
светлую голову и расправив плечи, обтянутые недешевым мундиром, в
котором местные еще могли опознать австрийский, а вот узнать
войсковую принадлежность им было бы уже мудрено. Осадив храпящего
коня посреди двора и глядя выше голов сидящих под навесом, он
вполне начальственным голосом окликнул хозяина. Гайдуки
переглянулись вновь, на сей раз многозначительно: вслед за ним
никто не явился.
Стоило хозяину подойти, как боярин потрепал
коня по шее и спрыгнул наземь. Тут-то и стало видно, что хотя за
поясом его торчит рукоять пистолета, а у левого бедра привешена
недурная сабелька, да и росточком бог не обидел, боярин по-юношески
легок, будто вытянувшись, еще не успел заматереть и раздаться в
плечах. А уж на лицо и вовсе мальчишка — над верхней губой
размазанная грязь сделала видимыми едва пробившиеся светлые усики.
Мундирчик тоже оказался в пятнах, будто в нем пару-тройку ночей
спали у костра, а в карих, больших, как у девицы, глазах была почти
детская усталость, но стоило кому-то из гайдуков фыркнуть, как
парень, подскочив на месте, схватился за пистолет. Потом закусил
губу, медленно разжал руку и, вздернув голову, прошел под
навес.