Цыган, совсем уж было задохнувшийся от вида
липпициана, потер собственный подбородок и глубоко задумался.
Парнишка прошел мимо него под навес, едва
удостоив косым взглядом, чтобы убрал ноги с прохода. Потребовал
себе мамалыги и чего-нибудь горячего — попить. Несмотря на
уверенную повадку парня, уголки рта у него все-таки подрагивали, и
озирался он немного затравленно.
Когда хозяин притащил обед, то внезапно
потребовал с «господина» плату вперед. Тот смерил хозяина таким
взглядом, будто с ним заговорила силосная яма, но полез за
кошельком. Вытащил, опустил на стол — кошелек отозвался приятным
звоном.
Все во дворе замерло. Покривился даже
корчмарь.
— Да убери ты кошель, боер, — одними губами
прошептал он. — И откуда ты такой взялся?
Юный боярин явственно осознал промах, но
сдаваться не пожелал. Бросил сквозь стиснутые зубы:
— Откуда взялся, там уже нету, — и
шевельнулся, поправляя пистолет за поясом.
Корчмарь усмехнулся и побыстрее сгреб
серебряный гульден(*). Наклонился к уху мальчишки, шепнул:
— Дай еще один, боер, я тебе разменяю. Неча
флоринами(*) по таким дырам светить. И это... Может, тебе
сопровождающих выделить, хоть до заставы?
Мальчишка снова ответил презрительным
взглядом.
— Еще чего. Не впервой одному ездить. А если
хочешь услужить, подай мне еще бумаги лист и перо с
чернильницей.
— Бумага дороже мамалыги встанет, боер, —
предупредил корчмарь, изумленный таким приказанием.
— Ну так возьми из сдачи, — огрызнулся тот. —
Да не дери, смотри, я ведь цены-то знаю!
— Не шуми, боер, — почти добродушно погрозил
пальцем корчмарь. — Не у себя в усадьбе, чай. Бумагу дам, перо
только у меня паршивое, а в чернильнице, может, таракан какой
засох. Так что дорого не сдеру. А про сопровождение ты подумай,
здесь места глухие, — и доверительно шепнул на ухо: — Народ разный
попадается.
Юный боярин скривился.
— Будто я не знаю, что здесь до пандурской
заставы на границе палкой докинуть можно!
Корчмарь утомился уговаривать и пожал
плечами.
— Как господин прикажет.
Цыган продолжал наблюдать. Мальчишка с жаром
накинулся на мамалыгу и хлеб, но стоило хозяину принести дешевую
серую бумагу и перо с чернильницей, загрустил и даже про еду забыл.
А может, успел утолить первый голод. Писал он споро, только изредка
замирал и тяжко переводил дыхание, потирая поверх воротника горло.
Раз даже незаметно щеку вытер. Закончив письмо, долго сидел, глядя
перед собой остекленевшими глазами. Со вздохом свернул бумагу,
капнул воска со свечи. Печатки у него не было — притиснул монеткой,
выданной хозяином, и сунул за отворот мундира. Снова принялся за
еду, но уже медленнее и будто с трудом.