— Война была, так ее и так, — упрямо возразил
Гицэ. — А нынче мир, так нешто нельзя по-человечески? Тем более,
там бабы да дети! Слуджеру Тудору донесешь — как бы не повернулось,
как в войну… А баб с дитями на деревьях развешивать — уволь!
Симеон покачал головой:
— Смотри, Гицэ, как бы хуже не повернулось от
твоей нежности. Что тогда слуджер сказал этому боярину, который
слишком нежный оказался? А?
— Нежный там боярин или нет — а не испугался
вступиться!
— Ну и получил по морде, и за дело получил.
Куда полез за руки хватать, дурень, ведь на троих разделать
запросто могли!
— Ну вот потому я тебе и не сказал ничего,
капитан, что ты тогда был вовсе на стороне слуджера, — вздохнул
Гицэ. — А мне до сих пор по ночи иногда видится...
Пандуры угрюмо помалкивали.
В небе глухо заворчало, и Симеон поморщился,
натягивая шапку на мокрую голову.
— Ладно, доедем — глянем. Если что, в Клошани
отправим с донесением кого-нибудь, у кого конь поприличнее.
Ни капитан, ни Гицэ не заметили, как при этих
словах вздрогнул Штефан, до того молча навостривший уши над своим
подсолнухом.
--------------
* Жудец — район,
административно-территориальная единица в Валахии.
* Опинчи — национальная румынская,
молдавская и болгарская обувь.
— Ох, и прогнал бы я чертовку, если бы не Гицэ, — посетовал
Григор, разливая медовуху по кружкам. — Ну на черта ли мне посреди
работы этакий соблазн для ребят? Уже две драки из-за нее вышло, она
ж как кошка молодая: то со всяким глазками играет, то шипит и когти
выпускает, поди разбери, с чего.
— А что Гицэ-то? — уточнил Симеон, с трудом отводя глаза от
тонкой фигурки, пляшущей с бубном посреди стана. Таких длинных и
извивающихся, ровно гадюки, он сроду не любил, но не смотреть
никаких сил не хватит!
— Глаз с нее спускать не велел, — снова вздохнул Григор.
Вот это да! Чтобы Гицэ, да мимо юбки!.. Выходит, что бы он там
ни говорил про сербских соглядатаев, военные уроки он заучил
намертво, да и от женских глаз не таял. Сам-то Григор растаял
начисто от вида изголодавшейся и оборванной малышни и не подумал бы
усомниться в рассказанной ему истории. Но помимо малышни, дряхлого
деда, глухого, что твой пень, да двух насмерть перепуганных баб,
оплакивавших пропавших в австрийской армии мужей, среди сербов
оказалась еще и эта вот Фатьма. Отрекомендовалась она работницей,
вот только, несмотря на славянские черты и светлые большие глазищи,
прятала лицо в чаршафе и пять раз в сутки убиралась подальше от
стана пасечников, чтобы сотворить намаз. И именно Фатьма, по
рассказам, и закинула своим хозяевам мысль уйти в Цара Романешти,
потому как ее детская память сохранила воспоминания о далекой и
тихой родине, с которой ее уволокли на веревке янычары Пазвантоглу,
чтобы продать на базаре в гарем...