Всё живее становилась цыганка, распаляемая музыкой. Вот она закружилась, раскинув крылато руки. Заполыхала, захлопала парусно юбка, то стелясь над землёю ослепительным диском, то с резвым извивом падая вниз, и лакированные «лодочки» плели на хорошо убитом «пятачке» хитроумную вязь танца.
Цыганка загадочно улыбалась и мне казалось, что она где-то далеко-далеко отсюда со своими непонятными мне мыслями.
Как грациозно было каждое её движение! Как будто сама она вся состояла из звуков и излучала красивую тревожную мелодию. Зачарованный танцем, я в одном месте допустил в игре секундную ошибку, незаметную никому. Но она сразу же оглянулась, обожгла меня недовольным взглядом.
Полыхала кроваво юбка, развевались чёрные волосы, жаром и вдохновением горело лицо цыганки. Бойкими птицами бились под белой кофточкой маленькие крепкие груди. И вся она казалась мне птицей: вот-вот улетит…
Наконец, обессиленная, она упала на колени, протянула к закату руки, как будто молясь кому-то и прося у кого-то прощения. Молчали притихшие бабы, молчали мужики, прикоснувшись к чему-то для них неведомому. А цыганёнок уже шёл по кругу с протянутой шапкой.
Девушка вскочила, подбежала ко мне, быстро нагнувшись, поцеловала в щёку, щекотнув пушистым завитком волос, и ни на кого не глядя отчуждённо пошла по улице.
Я сидел в растерянном оцепенении, всё ещё ощущая нежное прикосновение её волос, видел дерзкие искры в глазах и слышал, как гогочут мужики, подтрунивая надо мной за её благодарный поцелуй…
Долго томила деревню в тот вечер моя гармонь. В который уж раз играл я недоумённым девчатам «Чардаш». Они танцевали покорно и скучно, а на их фоне всё извивалась в искромётном танце юная цыганка и всё жёг мне левую щёку её быстрый поцелуй…
Склонилась утром надо мною мать.
– Сынок, пошла я на работу. Сходи, сгреби в логу сено – высохло уж. Вечером привезём…
Сквозь сладкую дрёму слышал я, что говорила мать. Потом она кормила во дворе цыплят, ласково скликая их: «Сили-сили-сили!» Сердито квохтала наседка, отгоняя от своих кормящихся силек27 бойких кур.
Наконец, хлопнули ворота – мать ушла.
Подремав ещё час или два, я решил вставать. Жарко палило солнце. Вода в умывальнике была тёплой. Умывшись, я сдёрнул со стола полотенце, которым мать закрывала еду от мух. Выпил полкринки молока, завернул кусок хлеба в газету, густо посолив его, взял грабли и вышел со двора.