Он ощущал себя странно, двояко: с
одной стороны понимал, что с ним происходит нечто из ряда вон
выходящее, а с другой — осознавал, что подобное совершенно
нормально и когда-то давно уже происходило неоднократно. Чувствовал
в себе новую, дерзкую силу, право на свершение — но чего? Для
полного понимания у него пока не было знания. Кир отвернулся от
«виноградной кисти» сотворённых элоимами миров и
посмотрел. Тьма, окружающая его, вернее, вмещающая
его, несущая в себе, была полна образов и понятий —
но лишь малая часть увиденного была доступна.
Он чувствовал, что вибрирует, точно струна,
от сильнейшего ощущения скорого открытия. Вслед за этим
пришло знание: он может воплотить любой образ, дав ему
имя.
И тогда он подумал: падма.
Кир не знал, что это значит, слово пришло само. Кажется,
он слышал его в колыбельных Шав?.. Не важно. Слово
повисло в воздухе, неопределенное, медленно вспоминающее себя:
сперва в виде зерна, потом — бутона, а после... Кир
замер. Огромный розовый цветок, находящийся одновременно
и в Кире, и в пространстве вокруг него,
неспешно разворачивал тугие каплевидные лепестки. Кир ощутил, как
замедляется время. Прежде чем остановиться окончательно, оно
содрогнулось — и мир, сбрасывая остатки иллюзий, вместе
с ним. И тьма стала Светом. И вернулась вечность.
И раскрылся бутон.
И лотос расцвёл.
Кир заворожённо смотрел
на цветок, который ритмично пульсировал, словно гигантское
сердце. Бессчётные лепестки неспешно открывались слой
за слоем, от нижних к верхним. Уже раскрывшиеся
плавно загибались книзу и образовывали полусферу,
в то время как верхние были ещё плотно сомкнуты, хотя
сквозь них уже пробивался тёплый золотой свет. Кир, ощущавший, что
является одновременно и участником события, и причиной,
его породившей, трепетал от предвкушения чуда.
Но когда лотос раскрылся
полностью, а лепестки соединились в отливающую опалом
полусферу, из центра которой вверх и вниз ударил столб
золотого света, Кир понял, что всё только начинается. Часть света
в центре лотоса сгустилась в сияющий овал. Однако это
продлилось недолго, первородное яйцо постоянно расширялось
и сужалось, и то и дело наливалось
ослепительным жарким светом, который ощущался болезненно, как
лёгкий ожог. После яркой вспышки оно обретало молочный,
с голубоватыми переливами, цвет, и излучало невероятно
притягательное тепло, к которому Кир тянулся неосознанно, как
младенец к материнской груди. Но вслед за лаской
снова приходила боль, вспышки-пульсации становились всё чаще,
и вскоре и яйцо, и сам лотос мерцали уже непрерывно
и обжигающе. Кир не мог прекратить это, как
и не мог сказать, сколько продолжалось действо, поскольку
и он, и настоящий мир уже находились вне времени.
Он чувствовал, что происходящее бесповоротно меняет его,
а боль, в которой он сейчас пребывает, —
необходимый проводник на пути изменения, и вскоре
закончится. В самом деле, Кир её уже почти
не ощущал, поскольку сам начал мерцать с той же
частотой, что и светящееся яйцо. И когда оболочки яйца
рассыпались, будто рой золотых пчёл, а потом расположились
в пространстве в форме гигантских спиралей, облачных
скоплений, эллипсов, а то и вовсе фантасмагоричных
фигур, Кир нисколько не удивился.