— На!!!
— Что это? — дед протянул мне
палку и комок веревок.
— Это — палка, ей нужно семь
раз дать по чужой голове. А это — веревка, чтобы ноги-руки вязать.
Иди, воюй.
— А по-другому никак нельзя? —
бить женщин, как-то оно того… сильно ударишь, помрут, а слабо
ударишь — порвут нахрен.
— Можно! — почти спокойно
проорал мне в ответ на мой вопрос дед.
— Пусть идут на… На них
ошейники. Видишь, черные, бархатные повязки на шее? Это — они и
есть. Ошейники. Они их от всего и защитят. Если, их не сожрут в
лесу, то так они и до хозяина своего дойдут.
— Или можно еще попытаться их
снять. Ошейники эти. — Как бы, раздумывая вслух произнес
дед.
— Давай снимем?! — старый, ты
как всегда, сразу надо было сказать про ошейники, а не совать палки
с веревками.
— Давай, — согласился дед, с
таким бодрым и довольным видом, что сразу я почувствовал — есть,
есть подвох, — им голова все равно без надобности.
— В смысле?
— В смысле — мозги им
повыжигает и все. Иди, снимай, мечтатель. Только, сначала все же
палкой по голове приголубь, чтоб быстро и без мучений. Живые люди,
все-таки…
По-моему, нет ничего хуже
безмозглых баб, красивых или некрасивых, без разницы. Может,
действительно, по голове им дать, да повязать, пока теплые?
Какая-то часть мозгов пропадет, конечно, но будем надеяться на
лучшее. Ведь возможно, что пропадет не самая нужная часть, без
которой жизнь им покажется только краше. Опять же, бьет — значит
любит! Эй, эй!!! Тормози.
Что-то я торможу. Надо с них
ошейники снять. А как? Думай, башка дурная, уходят
куколки.
Девичий батальон уходил в
сторону от заката, стройными колонами размеренно шагая в неведомую
даль. Оранжевые блики, уходящего за горизонт солнца, играли на их
спинах и волосах, на их светлых, посверкивающих, как катафоты,
ягодицах, рождая причудливые узоры и линии, сливаясь и растекаясь в
произвольном порядке с зеленью трав и фиолетовым небом.
По океану умиления разбегались
высокие, пенноголовые волны прозрачной, как слеза младенца,
нежности. В этих волнах тонуло сердце, вяло подергивая сведенными
жестокой судорогой частями и изредка бУхая разношенными сапогами в
самую суть души. Хотелось плакать и стонать. Или выть, или дать
кому-нибудь по морде. Руки сами по себе разжались. С глухим стуком,
палка выпала и покатилась. Веревка упала, молча, не страдая,
уверенная, что она еще пригодится.