– Мама, я тебя прошу останься со мной. Он стал зверем. Он не пощадит тебя!
Но Агриппину смешило то, что её трусливый сын вызывал у людей страх и ужас.
Едва Нерон получил ответ матери, как весь затрясся и сиплым, сдавленным голосом приказал приготовить для него и для его друзей верховых коней, громко жалуясь на внезапную немощность, на необходимость принять морское купание. Его крупное тело била нервная дрожь, руки тряслись, изо рта текла тягучая слюна, а взгляд непрерывно метался из стороны в сторону. Нерон выглядел больным человеком.
Во дворце началась бешеная беготня рабов, слуг, преторианцев. А император уже вскочил на подведённого к нему коня, со всей силы ударил плетью по его крупу и галопом помчался впереди своей огромной свиты.
Внизу Эсквилина мечущийся взгляд императора выхватил в толпе людей носилки с патрицианкой Поппеей. Он узнал её только по повязке на лице. Красавица закрыла царапины, нанесённые ей божественной рукой Нерона. Поппея шла к Нерону во дворец, чтобы обрушить на него свой гнев за то, что он забыл её.
– Опять нарушение закона, – проворчал Тегеллин, который ловко скакал на коне рядом с Нероном. – Носилки запрещены.
В голове императора царил хаос, поэтому он, задержав свой безумный взгляд на Поппее, закричал:
– Бу! Ба! Бу! – А хотел он крикнуть: «Не смей нарушать закон! Я его охраняю!»
Нерон был уверен, что он так и крикнул.
– Что он сказал? – удивлённо спросила Поппея своих клиентов.
– Будет в Бавлах. Будет ждать тебя.
– За ним бегом, – приказала патрицианка рабам.
Всё это было смешно и забавно, но у Сенеки, неуклюже прыгавшего на коне, холод струился в груди и подбирался к сердцу от предчувствия беды для себя.
– Ещё одни носилки, – сказал Тегеллин. – Весь город в носилках. Это вызов закону.
Во вторых носилках сидела Акта.
Как ни хитрила юная Акта, не остерегалась, но один человек знал, что она ненавидела Нерона. Её тело трепетало не от вожделения, а от ужаса, когда к ней в спальню рано утром врывался Нерон, держа в руках огромную четырёхфутовую вилку и ещё более длинный нож, свирепо крича:
– Открой двери! Вырежу кусок!
Акта с хохотом расставляла ноги. Взвизгивала озорно, когда Нерон кусал её тело или, нарочно стараясь причинить любовнице, которую он искренне любил, сильную боль, щипцами захватывал не один волосок, как это делали цирюльники, а пучок. И рвал изо всех сил, любуясь её интимным местом. Акта смеялась и щурила глаза, прикрывала их длинными ресницами, чтобы Нерон не заметил, как её зрачки расширялись от боли и ужаса. А когда он уходил, умоляемый Актой остаться и продлить её счастье, она, как сломанная кукла лежала на полу, мысленно и только мысленно повторяя: «Чтоб ты подох». Но, зная природу рабов, она с огорчёнными вздохами говорила в их присутствии.