— Оставь мальца, Питон.
Но я продолжал давить
на горло Хиггинса, а тот хрипел и бился в моих
руках.
— Рэй Ганс Питон! — прогремел позади
меня голос Жан-Жермеса. — Отпусти его! Немедленно! Ну? Иначе я
тебе башку разнесу. В моём стволе особая пуля. Не дури. Отпусти
парнишку.
Инспектор продолжал давить мне на
затылок. Ствол его револьвера, казалось, вот-вот вдавится в мой
череп, проломив кость.
— Питон, немедленно отпусти
свидетеля.
И я отпустил.
На штанах парня, в районе паха,
расползлось тёмное пятно.
Он соскользнул по стене на пол, осел
на колени и, судорожно раскрыв рот, схватился за
горло ладонями. Закашлялся, глядя на меня полными слёз
глазами. В них читались ненависть и страх — самое дурное сочетание
эмоций. Но на Хиггинса мне было уже наплевать.
Я поднял руки и медленно
обернулся.
Ствол револьвера тут же уткнулся мне в
лоб.
***
Перед глазами возникло худое выбритое
лицо старика Тильдо Жан-Жермеса — жестокого полицейского пса,
отдавшего службе добрых сорок лет. С ним рядом стояли трое крепких
парней из окружной полиции с ружьями наперевес.
Отлично, Рэй. Просто
замечательно.
Овеум сделал тебя бесстрашным
дебилом.
Мысленно я успел изругать себя
последними словами. Совсем потерял бдительность. Ну почему бы перед
уроком не проверить подсобку для учебной литературы?..
— Глупо, мистер Питон, очень глупо, —
прищурился инспектор. — Вам проблем в жизни мало? Наркоманите, на
овеум подсели. На кой чёрт вам химическое кодо? — Он оглядел моё
вспотевшее лицо и добавил: — Про ваши договорные бои я вообще
молчу. Очень неосмотрительно.
— Не понимаю о чём вы, инспектор, —
ответил я ему. — Какие бои? Какой овеум?
— То, что вы два месяца «У Рика» не
появляетесь и заделались стажёром, не означает, что вы избавились
от дурной репутации. А ещё мне нашептали, что вас в последнее время
ломает. Хм… дозу овеума повышаете? Вы ж сдохнете скоро, мистер
Питон, если не слезете с таблеток. Зачем столько страданий из-за
химического кодо, я не пойму?
Инспектор скривил брезгливую
мину.
Закон обязывал произносить слово
«кодо» (а уж тем более «овеум») пренебрежительно, и желательно при
этом скорчить гримасу омерзения. Потому что всё, что попадало под
запрет Списка Чистых, подлежало клеймить позором и называть
нелегальным.
Меня, стало быть, так и обозначат в
документах дела: