— Ну и что это? — Я взял заляпанную
парафином тетрадь и посмотрел Хиггинсу в глаза.
Вот уже два месяца я пытался прижиться
на «нормальной работе». В гимназии, в классе для трудных
подростков (больше меня никуда не взяли), и как любой мало-мальски
сознательный стажёр надеялся найти на лице ученика хотя бы
проблески ума, но отсутствие такового я наблюдаю у него все эти два
месяца. Там всё безнадёжно.
— Это сочинение, мистер Питон, — он
ухмыльнулся, намеренно сделав ошибку в произношении моей фамилии, а
ведь отлично знал, как это меня раздражает.
Вот говнюк.
Его красноватое рыхлое лицо явно
просило кулака.
Я бросил тетрадь на угол стола, так в
неё и не заглянув, и откинулся на спинку стула. Неспешно охватил
взглядом объёмную фигуру Хиггинса.
— Ударение на первый слог, а не на
второй. Надо произносить: «Мистер Пи-и-тон», — терпеливо поправил я
его, но с удовольствием съездил бы по шее. — Я ведь не коверкаю
твою фамилию, и ты, будь добр делать то же самое по отношению к
другим.
Ноль реакции.
Никакого мыслительного процесса на
лице парня так и не отобразилось. Честно сказать, я
его и не ждал, но хотя бы смущения… Малолетний наглец даже
глазом не моргнул.
— Так вы не хотите взглянуть на моё
сочинение? — напирал он.
— Не хочу.
— Ну пожалуйста, мистер Питон. Я же
старался!
И опять ударение не туда. Да что за
сукин сын.
Чтобы избавить себя от его общества, я
взял тетрадь. Открыл на первой странице и увидел старательно
выведенную карандашом задницу. Огромную, во весь лист.
Под рисунком значилось: «Новый дом
мистера Питона. Приятного путешествия, сраный
бродяга!».
Вот как?..
Бродяга, значит.
Что ж, ничего удивительного. Я с
детства привык к оскорблениям. Вырос в сиротском приюте, а в
Бриттоне, где полноту и влиятельность рода ценят, как ни что
другое, сирот почти не бывает.
Почти. Ведь я-то был.
А вместе со мной в маленьком приюте на
окраине Лэнсома проживало ещё восемь детей. Всего девять сирот на
всю страну. И сказать, что мы с лихвой познали прелести жизни
безродных бродяг, — считай ничего не сказать.
— Это всё, мистер Хиггинс? —
поинтересовался я равнодушно.
Лицо Хиггинса тут же преобразилось: он
оторопел.
Парень готовился к триумфу явно не
один час, но моя реакция его разочаровала, даже обидела. В гробовой
тишине он собирался с мыслями секунд десять и, наконец,
выдал: