– Настя чуть не сгорела, где ты была, Анна? – этот голос Нюрка услышала, как из преисподней. Она присела в коленях и залепетала, как самый несчастный агнец:
– Отец, простите меня… простите… простите…
Дальше всё было как во сне, спали в почти сгоревшей хате, голодные и убитые горем. Дом, слава богу, не сгорел дотла, скотина уцелела, но никто в течение двух или трёх дней не проронил ни слова.
Анна вжималась в собственное тело от стыда перед своей семьёй, мать плакала тихонько, но не переставая. Мария прикладывала какие-то примочки, назначенные доктором Насте, не отходя от неё ни на шаг, а та всё стонала и мычала днём и ночью, пугая маленького Григорку. Александра, Христина и сама Нюрка тщательно вымывали дом, тщетно пытаясь выветрить запах гари после пожара. В те дни, как назло, зарядили дожди и Нюрка совсем уже пала духом.
Василий не спускал с матери глаз, всё пытался чем – то порадовать её, отвлечь, а Христина всё пытала Марию, почему же Нюру не наказали ни мама, ни папа. Наконец, устав слушать её, Александра сердито выпалила:
– Да потому что не родная она нам, потому папка и промолчал ей!
Все обернулись на неё, а Нюрка выронила ковш воды, которым набирала воду в котёл для ужина.
– Ты чего, Шура? – прохрипела Екатерина Ивановна, подымаясь со стула, – Ты чего это?!
Оцепенение, охватившее всю семью, нарушила Мария:
– Чего ты несёшь – то своим языком, Шура? Ну, чего ты несёшь? Вот как бы треснуть тебя этой вот палкой по голове, чтобы думала, что говоришь.
– А вот тресни, и я тебя тогда тоже тресну. Что это вы вдруг все замолчали? Никто не видит что ли, или не знает, что Нюрка чужая в нашей семье? Хату нам спалила, а ей никто и слова не сказал!
– А ну, замолчи! – заревел Василий своим уже довольно низким голосом.
– А вот и не замолчу, отец- огрызнулась Александра.
– Да как ты смеешь?! – поднялся Николай Васильевич.
– Ах ты, зараза такая! – поднялась и Екатерина Ивановна. – Да как же у тебя язык -то повернулся отцу так отвечать, а?!
Нюрка растерянно хлопала ресницами, сквозь которые произвольно полились слёзы, и дрожащими руками бесполезно пыталась поднять ковш с пола. А остальные орали на весь дом, не слыша больше ни Василия, ни отца, пока Николай Васильевич не схватил топор и не опустил его с грохотом на дубовый обгоревший обеденный стол.