Берестов перевел дух, вытер
выступивший пот и побрел на поляну, надо было найти железный ящик с
документами и печатью медсанбата, пока у учреждения есть печать –
оно живо, пусть даже и в очень усеченном масштабе. А взрывов он уже
давно не слыхал, да и желтых вертячек теперь столько на глаза не
попадалось, верно и впрямь замедление было не больше, чем на
полчаса.
Умно придумано, умно. Только в себя
накрытые придут, начнут раненым помогать, не опасаясь «бракованных»
бомб, – тут-то и получат. Мозговитые у немцев ученые люди. И
Берестов поймал себя на мысли, что с удовольствием бы лично
повышибал этим башковитым мозги. Чтоб как у Левина разлетелись.
Когда нашел железный ящик
(перевернутый, ободранный и пробитый, хорошая была мощь у осколков
этих несерьезных с виду «консерв») и стал разбираться, что взять, а
что можно и сжечь, потому как тащить всю канцелярию было бесполезно
– раскуроченная матчасть и запасы имущества были в таком состоянии,
что только под списание годны. Разве что инструменты можно было бы
собрать, да простерилизовать, но и с этим сложности. Печать нашел и
сунул в карман.
Услышал вроде треск моторов, потом –
стрельбу, вскинулся из-за ящика и обмер, стоя столбиком на
коленках, на манер зайчика.
Метрах в трехстах, там, где уже
тонкими, уставшими струйками дыма коптили ярчайшее голубое небо
сгоревшие грузовики и где остались после эвакуации «безнадежники» –
суетились серые фигурки. Потом разглядел пару мотоциклов.
Кто-то, размахивающий длинными
руками, вроде встал между ранеными и приехавшими. Петренко! Точно
он – больше некому, они из личного состава медсанбата тут вдвоем
оставались.
Коротко стукнула пара выстрелов,
санитар свернулся клубком и упал. Немцы – теперь у Берестова
никаких сомнений не было, – вели себя как дома: двое что-то
смотрели, склонясь головами, карту наверное, один, судя по позе
горниста и отсутствию звуков трубы, присосался к фляжке, не вылезая
из коляски, а самый неугомонный быстрым шагом пошустрил вдоль
уложенных в теньке «безнадежников».
Захлопали выстрелы.
Берестова как ожгло, и он вскочил на
ноги, что-то гыкнув нечленораздельное, но определенно – осуждающее.
Тут же подумал, что – зря. Толку от его выходки не было ровно
никакой, разве что по нему тут же стали стрелять. И самое паршивое
– парень с флягой оказался пулеметчиком и высыпал без всякой
экономии за один момент полсотни пуль.