Одна улочка в той заимке и была. По одну сторону несколько избушек бревенчатых, почерневших от времени стояло, по другую бугры и норы землянок. Повёл Коська Трофима к первому же бугорку, благо уже рассвело.
– Тут в землянке энтой матушка моя живёт.
– А где батька твой?
– Да его медведь задрал ещё зим пять назад.
На улочке пока никого не было видно. Лишь вдалеке, от самой крайней избы,
отделилась человеческая фигурка, рядом с которой просматривался силуэт коровы. Коська проследил за взглядом тартарца и ухмыльнулся:
– То Фенька блаженная свою корову на выпас повела.
Спустились они по земляным ступенькам вниз. Откинули полог из куска замызганного рядна. В нору эту свет через одно-единственное оконце едва проникал, но Коська уверенно шагнул к дальней стенке.
– Мамо, спишь ли?
На жердяном топчане, покрытом пахучим сеном и куском рядна, шевельнулась сухонькая седовласая женщина. Увидев сына, встрепенулась она, руки к нему протянула:
– Сынку, родненький мой, вернулся! А мне сказали, что Челим окаянный повёл вас на Ладогу.
– И там мы побывали и на Онеге. Нет теперь ни Челима, ни Пахи, ни Гурьяна, ни кого ещё, – покосился Коська на тартарца, добавил, – Сгинули они. Ты скажи кто ещё из нашей ватаги Челима на заимке остался?
– Да почитай, никого и не осталось. Разве что Васька Кривой рану свою залечивает.
Коська тронул тартарца за рукав:
– Это матушка моя, Гостята. А Васька Кривой, тот человек безобидный. Лет десять назад
через нашу заимку дружина княжеская проезжала. Узнал воевода дружины, что мы без креста живём да Перуну поклоняемся, рассвирепел шибко и давай нас под крест подводить, идолов наших сжигать. Мы тут, на северах испокон веков своим богам поклонялись. Васька и скажи это в лицо воеводе. А тот недолго думая хрясь его саблей по шее. Вот с тех пор и окривел Васька и стали кликать его Кривым, шея-то у него подрезана была!
Гостята тем временем выставила на стол чугунок с пареной репой, крынку с козьим молоком, да две малые краюхи хлеба ржаного. Трофим, держа в уме, что это может быть последняя снедь у хлебосольной хозяйки, сунулся в свою котомку и вытащил из неё огромный кусище лосятины, прожаренной и подкопчёной на костре. По землянке тотчас же поплыл запах ароматного дымка. У женщины при виде такого богатства слёзы из глаз брызнули. Она отродясь не видела такого мясного изобилия. И всё же с опаской поглядывала она на огромного гостя, по сравнению с которым её взрослый сын выглядел щуплым подростком.