– Я могу сбегать, – вызвался Мартин. Он не боялся.
– Этого хотя бы не жалко, – шепнул остальным Зайдель.
Но остальные всё медлили. Мартин, конечно, сообразительный, это известно. Как спросить, не растеряется.
И ответ, конечно, запомнит. Они боролись сами с собой и перешёптывались. Наконец сказали:
– Ну ладно, иди. Да смотри!
– А почему из вас никто не сходит, в такую-то непогодь? – удивился художник.
– Да при нём же сам чёрт, – ответил Хеннинг. – Ничего с ним не сделается!
Маленькая хижина – самая крайняя на горке, там, где застывшие поля примыкают к лесу. Если хочешь отогнать скотину пастись в лес, то как раз приходится идти мимо этой хижины. Иногда мальчишка сидел на пороге, приветливо махал и спрашивал, не нужна ли помощь. Иногда петух топтался на рукоятке точильного камня, который с годами врос в землю у порога и теперь покрылся лишайником, а мороз намертво спаял все его подвижные части. На этом точильном камне его отец сперва и навострил топор перед тем, как войти в дом и зарубить всю свою семью – всех, кроме мальчика.
Так это, по всей видимости, и началось.
Бертрам тогда поднялся на эту горку, потому что никто из семьи давно не показывался в деревне. Они были в долгах как в шелках, а ведь должникам полагалось показываться на люди, чтобы была возможность на них напуститься.
Итак, Бертрам пошёл наверх, на пригорок, чтобы напомнить семье об их общественном долге.
– Все зарублены топором, – рассказывал он потом. И радовался, что отныне и навсегда все станут смотреть ему в рот, а у него всегда будет о чём поведать.
Он в хижину, а там на него налетает этот чёрный дьявол – петух. Расцарапал ему лицо и руки. Бертрам упал на четвереньки и только тут увидел кровь.
– Всё было залито кровью. Вонь и трупы. Ад настоящий, скажу я вам, – говорил он.
– А что это было-то? – спросит кто-нибудь.
– Говорю же вам, они пролежали уже несколько дней. Уже черви в них завелись. Кишмя кишели. Бэ-э.
Он сплёвывал на пол, и его внук, поскольку уважал деда, тоже сплёвывал рядом. Дед похлопывал малыша по щеке:
– Хороший парнишка. – И поворачивался к остальным: – А эта скотина петух! Чёрт в натуральном виде. Не давал мне подняться.
– Но мальчик-то, – напоминал ему кто-нибудь.
– Да, он выжил. Один из всех. Должно быть, уже давно сошёл с ума. Вся эта кровь, эти развороченные раны, разваленное мясо, вы понимаете. Заглядываешь прямо в нутро тела. Какое уж там. Ребёнок наверняка уже свихнулся.