Знаете, во что еще я верю? – Во время*. И в то, что в нем поразительно много параллелей. А как иначе объяснить тот факт, что мышление некоторых людей в двадцать первом веке принципиально не отличается от средневекового?
Хотел бы я иметь крылья, вылитые из церковных свеч! Интересно, люди смогли бы опошлить то, что капли освященного воска падали бы на мою спину, а я бы находил наслаждение в этой боли? И кого волновало бы, что главная тому причина – обретение свободы.
Однажды я взлечу*. Это неизбежно. Я уже прошел так много, что из одной моей жизни можно сплести мемуар и поставить по нему скандальный, душераздирающий спектакль. Только не в Сиене. Иначе славу я обрету не иначе, как посмертно.
«С восковыми крыльями за плечами я буду искать эту высоту»*.
А сейчас я стою на самой высокой точке города, вижу его как на ладони, весь его консерватизм, залатанный в кирпич, сквозящий в архитектуре средневековых зданий.
Умоляю, отвезите меня туда, где я выплыву! Здесь я задыхаюсь*. Задыхаюсь от дыма и от узости мышления, от ограниченности местных людей.
«Данте Алигьери – гений!» Бесспорно. А Джованни Боккаччо – жалкий пошляк7? Да что вы говорите. Вы слышали о готической вертикали?8
Почему люди так стремятся болтать о том, в чем не смыслят? Ни черта не смыслят!* Этот вопрос не дает мне покоя чуть меньше, чем всю жизнь.
Прохладный ночной ветер проникает под тонкую ткань полурасстегнутой рубашки… Как же мощна сущность природной стихии на этой вдохновляющей высоте!* Потоки воздуха ласково-сильно взъерошивают волосы, поднимая светлый каскад с уже было понурившихся плеч.
Как же меня пьянит ветер…* И опьянение это подобно возношению в небеса, но с правом вернуться на землю и, окрыленным, продолжить ковать себе дорогу к всенаполняющему счастью.
Я ведь верю во время. Если познать его смысл, уловить чувство времени, то можно воспрянуть не только из ненависти, но даже из забытья*.
Как же этот ветер воплощает мощь природы*. И мощь человеческого ума, не скованного предрассудками культуры, свободного, как сам ветер, летящий над городом.
Исполненный чувством свободы, я возвращаюсь в театр. Мне стало так легко наедине с собой, в окружении этого города, – который будто теперь и не давил одной своей сущностью, – что я бы с удовольствием летал по его улицам до самого рассвета. Но мои ребята, ставшие мне семьей по духу, по призванию, точно бы меня хватились. Вот уж кому не все равно, где и в каком состоянии я провожу дни и ночи.