Итак, объяснялось все, действительно, просто.
– Степка! – госпожа Маркова чуть повысила свой не тихий голос. – Скажи Ивану, чтобы он тебя высек.
Вернувшись к матери, Михаил Павлович мрачно оповестил:
– Взяла Чалого и ускакала неизвестно куда. Без седла! Как простая крестьянка.
– Не драматизируй, крестьянка на лошади таких кровей – это нонсенс.
– Мaman! Почему вы не заперли её вместе с Анетой? Они всегда проказничают вместе.
– Потому, милый, – Агафоклея Алексеевна снисходительно улыбнулась, – что девочка боится темных помещений.
– Я вижу только один выход…. Нам нужно измыслить способ выдать Фро замуж.
– Вот и подумай, дорогой, что для этого нужно сделать.
– Как вы накажите Фро?
– Никак, – Агафоклея Алексеевна вновь улыбнулась. – Самое большое через час, Зизи будет у себя в комнате с прилежанием заниматься вышивкой. Я сделаю вид, что ничего не заметила.
– Господи, маменька, я не помню, чтобы вы были столь снисходительны ко мне или братьям.
– Девочек, мой милый, нужно лелеять.
– А как же Анета?
– Даю ей ещё полчаса для разрабатывания голосовых связок.
Бешкеков предался сну только утром. Всю ночь он гонял проигравшихся холопов купаться в Воскресенку.
Ночь была теплой, но бодрящая влага быстротечной речки и напитанный сыростью воздух, космами тумана выползавший из дремучего леса, раскинувшегося на несколько верст вокруг охотничьего домика, сделали свое дело: Прошка и Пафнутий не могли свести зуб на зуб. И когда заслышали храп графа, прикорнувшего прямо за столом среди рассыпавшихся карт, облегченно вздохнули.
– Помрет он. Долго не протянет, – зло сплюнув на пол, прошептал Пафнутий.
– Типун тебе на язык, анахфема, – заругался Прохор. – Молодой он еще, двадцатипяти годков отроду.
– Та… весь в деда пошел, – не унимался кучер, – тот тоже был гуляка первый и помер 30-ти годов. Правда, хоть детей нарожать успел. А наш-то, тьфу, беспутный. Одно только, что добрый… когда не пьяный…. Давай, поспим чудок, Проша. Не то, глядь, снова вскочит и блажить начнет.
– Жаниться ему пора, – зевая во весь рот, откликнулся Прохор. – Глядишь, блажь-то и пройдет.
Он притулился тут же, в горнице на узкой лавке, прикрыв лицо рукавом не слишком чистой рубахи. Что ни говори, когда Григорий Александрович в «веселье», времени следить за своим обличием совсем нету…