Упоминание старой ведьмы заставило Настасью быстро перекреститься.
– Окстись, милая, грех это.
– Как я поняла, у меня ещё есть время для решения. А, ежели даст Бог, все пройдет бесследно.
– Дай Бог, дай Бог! – истово закрестилась нянька, всем своим немалым бабским опытом зная, что нет худшей судьбы, чем родить в девках. Тем более, барышне-бесприданнице.
– Вот что, Настя, – Фро склонилась к бабе, – тетушке ничего не говори. Не за чем её тревожить.
– Напрасно вы это, Ефроксия Николаевна. Барыня помогла бы отыскать охальника. Ежели он человек благородный…
– А ежели нет? Ежели холоп простой?
Во время своей обратной дороги Фро обдумывала возможность отыскания своего любовника не для грядущей мести, а для совместной жизни и отказалась от этой мысли….Уж больно немудрящие у него были порты – из грубой холстины и на ощупь ветхие. Возможно ли девушке её кровей выйти замуж за грубого, неотесанного мужика? Пусть даже тетя и выкупит его вольную?.. Агафоклея Алексеевна почла бы это чистым бредом!
Что оставалось бедной Ефроксие Виноградовой? Ждать и уповать на Бога.
Граф сидел за столом, уставленном деревянными чашками, в персидском халате и мягких тапочках на босу ногу. Еда была самой простой: печеные яйца, творог с малиной, дышащая паром картошка, каравай и жбан с квасом.
Узнав, что от всей посуды остались одни черепки, Манефа всплеснула руками и принялась громко причитать.
Пришлось Григорию громко цыкнуть:
– Мамка, не вой! Куплю тебе фарфор немецкий, хочешь?
– Эва, – старуха громко всхлипнула, – скоро сам, как голь перекатная, а туда же – фарфор!!
– Что, мамушка? – Бешкеков пронзительно стрельнул взглядом на Прохора, отчего тот суетливо подпрыгнул, поспешая принести поднос с наливками. – Сердит на меня батюшка?
– Дюже сердит, соколик. Грозится наследства лишить.
– Неужто, я так плох? Манефа, чем я плох? – крупные слезы заструились по худощавым щекам графа.
– Гриша, сокол мой, – бабка присела рядом и бросилась обтирать лицо своему дитятку куском чистого рядна. – Хорош, всем хорош…. Только пьешь проклятую! – Она толкнула графин с рубиновой жидкостью.
– И только? Так я больше не пью. Смотри, Манефа, – он выбросил графин в открытое окно. – Бешкеков слово дает.
Радостная Манефа приклонила белокурую голову Гришеньки на свою мягкую грудь. И принялась оглаживать влажные после бани кудри.