Внутри у Влодьзимежа похолодело и даже что-то оборвалось.
– Почему же вы их не выкинули? – Злобно спросил он у пана Михала.
– Неужели не ясно? Они придавали мне солидности. А ещё служили напоминанием о моём героическом прошлом.
Тут бы пану Михалу можно было рассказать, что не было б никакого утопающего, не прострели он со зла резиновую лодку, барахлящий мотор которой распугал всех уток в радиусе десяти километров, но эту тайну старик в том же шестьдесят восьмом пообещал унести с собой в могилу.
– Могли бы вы опознать человека, раздавившего вам часы? – С надеждой поинтересовался Качмарек.
Боньчак, не задумываясь, ответил, что мог бы, разгляди тогда в темноте его лицо, но одно можно сказать точно – голос нарушителя показался ему чрезвычайно знакомым.
– И что он вам сказал?
– Пардон, пан Михал. Да-да, припоминаю, именно это он и сказал. Пардон, пан Михал. А ещё я могу поклясться, что слышал этот баритон сотню раз, но кто это был – сказать не могу. Хоть на электрическом стуле меня жарь!
Влодьзимеж высказал надежду, что пан Михал обязательно сообщит, если вдруг что-то вспомнит и вместе с неприлично отъевшимся Мулярчиком направился к выходу.
Уже возле двери Качмарек остановился, и, повернувшись к Боньчаку, спросил, почему тот ни разу не поинтересовался, что такого произошло в школе, раз директору пришлось обращаться к целому частному детективу?
– Всё моё безразличие – напускное. – Объяснил сторож.
Он жутко боится услышать нечто такое, из-за чего ему придётся пить в два раза больше, чтобы, как и прежде, безмятежно засыпать на рабочем месте. Влодьзимеж понимающе кивнул и, борясь с безотвязным желанием наплести Боньчаку про маньяка-геронтофила заведшегося в школе, быстро вышел из кабинета.
7
Если бы дело происходило в осеннем лесу, то, отбросив лень, стоило бы художественно описать волнующую свежесть предрассветной поры с чирикающими отовсюду жизнерадостными сверчками, пожелтевшую и порыжевшую листву, срываемую порывами северного холодного ветра с раскидистых ветвей тысячелетних дубов и стыдливых, словно деревенские девушки, липок. Пару абзацев можно б было уделить небу с нависшими серыми тучами, а также лягушачьему хору, решившему дать перед спячкой самый последний и самый грандиозный в сезоне концерт.
Вот только Качмарек, престарелый дедушка Ежи и неприлично отъевшийся Мулярчик, ёжась от холода, топали не по живописной лесной тропинке, а по тротуарам Быдгоща в сторону родного дома, и увидеть, а тем более почувствовать носом что-либо прекрасное даже и не надеялись. Правда, один сюрприз, в виде выскочившего из-за угла инспектора Смыка, их ожидал.