Не шуми ты, мати зелёная дубровушка!
Не мешай-ка ты мне, молодцу, думу думати:
Как поутру мне, добру молодцу, во допросе быть,
Во допросе быть, перед судьёй стоять,
Ах, пред судьёй стоять – пред праведным,
Пред праведным, пред самим царём…
Ах ты, Русь-сторонушка – вместилище и хранитель благодати Царства небесного! Далеко-далёко убегают твои пределы, распахивая взору безмежные и безгранные просторы. Колосятся ли хлеба белые на широких полях привольных, стоят ли травы высокие, наполняет ли берега Волга-кормилица – во всём лепота и благоденствие. Много раз приходили грабить твои богатства хулители веры православной – орды кочевые, литовцы, ляхи… Да только, вольнолюбивая и долготерпеливая, не желала ты покориться врагам и в минуты тяжких испытаний собирала рати и поднимала на защиту героев неустрашимых, готовых умереть за вольность, Отечество и веру…
Вздымая пыль, скачет по столбовой дороге на лошадях дружина – два десятка дюжих молодцев из числа великого государя ратных конных людей. Впереди всех – юный воевода верхом на крепком длинногривом бахмате[1] мышастой масти. На нём плотная кожаная куртка, густо, словно чешуёй, покрытая медными бляхами. На голове неуклюжая, толсто подбитая, азиатская шапка. Посадка его пряма, голова опущена. В глубоком раздумье держит он путь.
Перед взором всё ещё стоят страшные картины кровавой резни: претерпевшие убийство тела, с вытекшей на землю кровью, лежащие без голов, рук или ног; кто раздавлен конями, стонет, испуская дух. Тряхнул воевода головой, отгоняя жуткие видения.
Подступают, шумят бесконечные угрюмые леса, высокие, до самых облаков, тесные, непроходимые. Гуляет по зелёным волнам горький полынный ветерок, разносит по просторам тревожный гул вековых деревьев.
Но вот еловик[2] поредел, отступил. Потянулись пустынные болотистые места с курящимися сизыми топями. А следом показалось большое озеро, чёрное, словно дёгтем налитое, с берегами, густо заросшими кустарником. Туманно-белая дымка стелется над его дремливой гладью.
Скакун под воеводой дрогнул, как от холода, и, косясь на дебри, застриг ушами. Кони взбудоражились: сгрудились, пошли сторожко, шагом. Юшко схватился за саадак[3], опасливо озираясь по сторонам.
Воевода снисходительно глянул на бравого воина: молодой, замашистый