А потом случилось страшное. Чугайстер широко открыл рот. Затем
его челюсти щёлкнули и пасть распахнулась в два раза шире, словно у
змеи, стала размером с саму его кудлатую голову. Чугайстер поднёс
потерча к огромной этой пасти и проглотил целиком, словно таблетку
или драже. Горлом, грудью великана прошёл огромный комок и замер в
животе. Он постоял секунду, дважды дёрнул башкой, захлопывая пасть:
сперва до нормальных размеров, затем полностью; и медленно
повернулся к Але.
Бесчувственными руками вцепилась она в Подолянкин венок, сладко
пахнущий луговыми цветами, перечной мятой, светлой осенней грустью
и, немного, тленом. И вздрогнула, словно её ударили наотмашь. Перед
глазами поплыли разноцветные круги, тысячи запахов ударили в нос и
закружили. Тысячи звуков наполнили уши. Заломило голову и спину,
огнём запекло в каждой клеточке. Это, неотвратимо, как оползень,
нахлынула и затопила память тела. А потом всё исчезло и стало как
раньше. Как много лет назад…
- Стой, где стоишь, заклятый, - тихо сказала она, поднимаясь на
ноги. – Иначе пожалеешь. Я тебе не потерча и не мавка...
***
Край серого, затянутого тучами неба, слабо осветился восходящим
солнцем, холодный свежий воздух стал прозрачным.
Антипка остановился у богатой хаты, обнесённой красивым кованым
забором на замке, подумал, зайти или нет. Заходить почему-то не
хотелось, поэтому он просто взял тонкую веточку, поглубже запихнув
её в замок и сломал. Постоял ещё немного, и вдруг стал теребить
замок, всячески стараясь вытащить веточку назад. Та, разумеется,
застряла, и не хотела поддаваться. Тогда Антипка, пользуясь острым
когтём как отвёрткой, отвинтил болтики, разобрал замок, тщательно
выбрал все кусочки древесины, продул и собрал назад, после чего с
изумлением уставился на исправленный им механизм.
Он зачем-то вернулся к колодцу, постоял там, почесался, вздыхая,
потом свернул в переулок, ведущий прямо к небольшой сельской
каплычке, и побрёл, сутулясь и хромая.
У церковной ограды Антипка остановился, положил на землю мешочек
для трудов и обеими руками схватился за прутья, да так, что
поросшие черным волосом пальцы побелели.
- Помилуй мя, боже, по великой милости твоей, и по множеству
щедрот твоих очисти беззаконие мое, - скороговоркой произнёс он,
упал на колени и заплакал. - За что же мне такая доля, что я хуже
всех на свете, даже самой распоследней собаки? Зачем я такой?
Почему ты меня не ангелом, или даже человеком не создал? Зачем я
кидаю каждого, кто мне встретится? Сколько, господи, мне ещё ходить
по земле? Может, хватит уже? Найдутся другие, кто послужит.