– Крест снимай! – потребовала
она.
Никита послушно снял с шеи подарок
мамы – серебряный красивый крестик с цепочкой, и повесил на колышек
калитки.
Цыбай! – приказала лисунка, грязным пальцем махнув
на кнут.
Никита перепрыгнул и вопросительно
посмотрел на неё.
– Не так! – поморщилась лисунка. –
Кувырком!
Никита оглянулся. На краю улицы уже
маячили две фигурки. Это спешили к нему на помощь мама и баба
Оксана.
Мальчик снял курточку и повесил рядом
с крестом – она мешала и могла испортиться.
Сгруппировавшись, чтоб не слишком
сильно удариться, он кувыркнулся через кнут, и… мир перевернулся в
глазах у Никиты. Дыхание спёрло от восторга и ужаса.
«Полисун – волчий бог…» – всплыло
шёпотом крови предков.
Звуки, запахи и новые ощущения
закружили, завертели его. Не успел Никита опомниться и вскочить на
лапы, а богиня уже поднимала кнут и снова стояла прямая, гордая,
полная силы и власти. А в руке её, словно живой, вился толстый и
длинный кожаный хвост пуга.
Взметнулась рука. Кнут оглушительно
щёлкнул, и Вселенная сжалась. Никита поджал серый хвост и с
замирающим сердцем, опрометью бросился вперёд, к чёрной стене
леса.
Покрытая тонким слоем снега, морозная
земля летела под крепкими лапами переярка, а за ним – след в след,
словно прошёл один-единственный зверь, неслась стая.
У самого леса молодой волк
приостановился, оглянулся через плечо, но сзади налетел матёрый,
толкнул, рявкнул: «Не барысь!», и Никита снова бросился бежать.
Дубовая поросль шевельнулась, ветки пропустили стаю и замерли.
– Гляди, Настя! – воскликнула баба
Оксана, хватая курточку.
На краешке калитки покачивался
серебряный крестик.
***
К новой жизни Никита привыкал тяжело.
Он злился на покойного отца, по вине которого стал зверем, тосковал
по маме и бесконечно страдал от голода. Сосущее, неукротимое
желание жрать, жрать, жрать преследовало дни и ночи, словно Никита
был теперь сплошным желудком, с зубами, лапами и носом.
Тысячи острых запахов терзали его.
Нос быстро стал для Никиты вторым мозгом, настойчивым и упрямым,
диктующим правила.
Стаю пасла лисунка. Волчья богиня
всегда достоверно знала, в каком месте леса (иногда – за многие
километры от днёвки), есть ослабевшая, больная косуля или кабан, и
щелчками страшного пуга гнала туда волков. А вот охотой руководил
матёрый. На привале он обнюхал поджавшего хвост, жалобно скулящего
новичка и определил в загонщики: стая делилась на «загонщиков» и
«стрелков».