Первую свою охоту и позорный провал
Никита запомнил на всю оставшуюся жизнь. Стая гнала лося. Он и ещё
трое переярков пугали сохатого, сбивали с дороги, а матёрый с
волчицей и старшими сыновьями нападали сзади, цепляясь в круп и
ноги, ловко уворачивались от рогов, снова догоняли и рвали
живую плоть.
Лось был силён. Длинные ноги помогали
ему бежать по глубокому снегу, в то время как Никита вяз в
сугробах, проваливаясь по брюхо при каждом прыжке, рывками
выдирался, снова прыгал и снова проваливался. Обречённая,
израненная добыча пыталась ускользнуть. Кровь струилась из рваных
ран на теле сохатого и застывала на морозе. Вскоре задние ноги
стали двумя столбами кровавого льда, а он всё не падал.
«Загоняй!» – коротким рыком приказал
матёрый, и снова загонщики пошли вперёд, наперерез. Хрипящий, с
розовой пеной у рта лось оглядел врагов и, безошибочно выбрав
самого неумелого – Никиту, рванул прямо не него. «Бросайся в
горло!» – крикнул матёрый, но Никита растерялся и отпрыгнул прочь
от несущейся огромной туши. Добыча захрустела кустарником и
скрылась. Погоня началась сначала. В конце концов, лося загнали в
замёрзшее болото, и он упал, вконец измотанный. Стая окружила
сохатого, и начался кровавый волчий пир.
Горячая печень – лучшая часть –
богине. Ляжка – матёрому, требуха – волчице. Между молодыми –
громкая грызня, скулёж, неразбериха. Один кричит: «Моё!», второй
тащит шмат к себе, рычит и давится, глотая. Но едва постанывающий
от голода Никита просунул морду, чтобы отхватить кусок растерзанной
туши, вожак налетел на него, сбил с ног и принялся жестоко трепать.
«Не заработал! Трус!» – рычал он. Даже не думая сопротивляться,
Никита зажмурил глаза и улыбнулся. «Убьёт…» – отстранённо подумал
он, но рядом оглушительно щёлкнул кнут и матёрый немедленно отпал.
Несколько секунд он, прищурившись, глядел на лисунку, не понимая,
зачем мешает учить новичка уму-разуму, затем отвернулся и потрусил
к остаткам пиршества.
«Сюда», – махнула пугом лисунка. Она
сидела в снегу, под елью, зарыв босые ноги в густую зимнюю шкуру
матёрой. Та довольно жмурилась. Одной рукой лисунка гладила
раздутого от пищи прибылого, второй – поигрывала кнутом.
Потрёпанный Никита униженно подошёл, поджав хвост. Лисунка
согнулась, открыла окровавленный рот, и отрыгнула кусок печени, как
волчица – щенку.