– Вашу учтивость да моим бы сверстникам!
Я снова смутился, но сделал попытку поддержать разговор:
– Большая честь для меня быть твоим первым гостем!
Она опять рассмеялась.
– Теперь, когда мы покончили с формальностями, расскажи о себе, – попросила Вей.
– Я дам ответ на любой твой вопрос! – с энтузиазмом пообещал я.
– А без вопросов, разве ты не можешь рассказывать?
Я буквально застыл, пытаясь сообразить, что может быть достойно ее внимания?
– Отвык… – наконец сдался я. – Да и растерялся…
– Может ты засекречен? – Вей прищурилась.
– Не больше обычного.
Теперь и она поняла, что без ее вопросов я не справлюсь и задала следующий:
– Ты из тех, кого уже восстанавливали?
Ее искренний интерес ко мне и моей судьбе неожиданно вывел меня из ступора и плотину прорвало:
– Я много умирал в этом теле. И мне чертовски надоело это занятие! Ведь смерть проживается, не только когда погибаешь, но и во время воскрешения, когда над солдатом колдует ангел оператор. Те же боль и страх. Две смерти в одной…
В глазах Вей блеснули слезы, и я вдруг пожалел сам себя вместе с нею. И поперхнулся от боли. Усилием воли я успокоил свои расшалившиеся нервы и продолжал:
– Для Системы дешевле восстанавливать воина, чем заново формировать тело новичка с помощью дорогостоящей фармакологии, ведь только так можно по-настоящему обучиться современному военному искусству. А после восстановления или воскрешения (это как вам будет угодно), из-за осложнения в виде остаточной боли, мы вынуждены сидеть на голодном эмоциональном пайке, взращивая в себе сдержанность и аскетизм. В результате вынужденной концентрации внимания наша власть над собой усиливается от жизни к жизни, и мы становимся способными к такому быстрому действию, о возможности которого обычные жители планет даже не помышляют. Да и опыт ветерана дорогого стоит.
В ее глазах стыл ужас. Значит, я сказал больше, чем следовало. Меня затрясло. Я был словно в тумане, и все же обуздал себя, чтобы не пугать ее еще сильнее. Я прислушался к себе с тщанием солдата в разведке. Вон оно как! Мне чертовски приятно, что кому-то не нравится, что со мной сделали. И что самое удивительное – само удовольствие мне приносило лишь только удовольствие и не более. Что было до странности непривычно, и просто для меня неправильно!
Набравшись смелости, я попросил покормить меня, потому что голод начинал мне мешать мыслить, мыслить по-военному: с высочайшей концентрацией и строго следуя логике. А я и так боялся разочаровать ее!