И пока брат Бернар мыл перед выходом из трапезной руки в тазу, стряхивал с них воду, крестился на распятие, брат Фома вздохнул томно да налил себе ещё сливовой настойки.
Последнее слово останется за ним. По часам завершившихся на сегодня служб шёл уже вторник – тридцать первый день после оглашения указа Милосердия. По городским обычаям, все понедельниковые дела тоже были завершены, ворота заперты до утра. Неужели ночной пришлец не успеет покаяться в срок? А ведь для простеца могла сейчас длиться ночь, протекающая с понедельника на вторник и неизвестно, относящаяся ли к понедельнику, но явно не принадлежащая тридцать первому дню.
Да и мужик этот припозднившийся мог ехать к ним из глухой деревни. Пока туда дошла новость об открытии трибунала против веры в оборотней-волков. Пока разобрался, что грешен. Может быть, слухи распускал про старух, превращающихся в волчиц. Может быть, как тот егерь, пилигрима не пустил на порог, испугавшись, что гость его загрызёт. А может, подозревал в колдовстве соседа и подбивал приятелей убить оболганного и поделить волчью шкуру. Пока добрался. По таким-то морозам! Когда голуби, говорят, замерзают на лету и бьются, как склянка, ударившись о землю.
Миловать!
– Mеa culpa!1 – рычал и выл во дворе раскаявшийся еретик.
«Это небывалые холода, это нашествие волков соблазнили добрых католиков обратиться к древним суевериям, – размышлял за сливовой настойкой брат Фома. – Либо несчастных защитим от ужаса перед оборотнями мы, доминиканцы2, либо им, напуганным, принесут свою ложную простоту веры, свою лживую чистоту вальденсы3».
«Почему это ваши молитвы не помогают от волков и от морозов?» – спросят вальденсы несчастных. – «А потому что, каковы молитвенники, такова и подмога. Что вы хотите дождаться от таких безграмотных, но таких сребролюбивых кюре?»
Всё припомнят. И кто грехи умирающему стеклодуву не отпускал, пока не получил пожертвования. И кому браконьеры молебен заказывали об успехе своего подлого дела. И малолетнего епископа. Да ещё спросят, почему это неучёных и развратных горожан никто настойчиво не наставляет в Писании. Да пусть хотя бы у ткачей их жёны на обозрение грудь бы не выставляли. Их-то мужьям есть чем прикрыть. А как спросят, будете наставлять, если читается Писание у вас по праздникам, да и то на латыни?