Народ вокруг, или входящие в круг общения Петра Алексеевича люди, изрядно полиняли – все средних лет мальчики в джинсах, лысеющие, полнеющие, попивающие и тоже очень обаятельные. Все кандидаты наук, почти все живут бобылями, почти у всех развод по причине угасшей страсти. Академгородок, затерянный где-то в Сибири, раньше кормил все поселение, по крайней мере коммунальное хозяйство и магазины работали на зависть всем столицам. Бурный социальный прогресс, рынок и свобода принесли новый образ жизни – нищету и прозябание; городок обмело зеленым кольцом огородов, научные сотрудники, у которых праздник – бутылка и селедка на газетке, делились видами на урожай и не уставали повторять утешительное заклинание «картошечка своя, огурчики свои». Институт не работал, а «функционировал», лаборатории заперты и опечатаны, реактивов нет и уже никогда не будет, хотя бы потому что оборудование устарело и к нему даже запчастей не производят; безнадежные попытки вести общие семинары и по очереди читать залетающие по инерции журналы оборвались уже с десяток лет назад. Коллеги, переставшие быть интересными даже сами себе, стали избегать говорить о работе, это стало неприличным, бестактным, – может быть, просто бессмысленно, а может из-за того, что стыдно своего невольного предательства? Народ измельчал, кто-то сумел вырваться «на материк», но за границу и думать не моги, режим. Начальство перестало быть грозным, бунтари перестали притягивать. Те, которых раньше боялись, полиняли. Те, которых сейчас боятся, все равно бесцветные. Полная тоска.
Ну, так и откуда же взяться дионисийскому характеру у нашего героя? Если верить молве, а не верить ей у нас просто не получается, характер у Петра Алексеевича какой-то вяленый, даже занудливый, при этом порядочность и врожденная честность соединяются с некоторой отстраненностью и витанием в облаках. Эдакий омуточек с ряской и кувшинками. В самом деле, откуда там взяться чертям?
Обстоятельства, короче говоря, никак не похожи на ге-роические.
Начало
А дома – хотя домом это называть неправильно, скорее строение с жилфондом, памятник социалистическому аскетизму, – его ждал гость. Незваный, не хуже и не лучше татарина, но очень странной внешности и манеры. Высокий, жилистый, легкий в движениях, штатская одежда на нем сидит как полевая форма, глубокие глаза и невероятно глубокий и низкий голос. Скромно сидит на лестнице, облокотившись спиной о стену, но когда встал и выпрямился, у Петра Алексеевича холодок пробежал по лопаткам – такой пластики, такого достоинства в лице и фигуре он никогда и не видел.