Дверь с воплем закрылась.
Комната не изменила страстное одиночество в своих границах.
Ничего нового.
Хатен’’’-Рид в тишине добрался до магазина и оставил в ячейке новые покупки. Вода размочила следы. На них смотрел сонный продавец, покачивая головой.
‘Идиом взял пачку дешевых макарон и на кассе самообслуживания добавил пачку дорогих конфет.
Новые покупки он соединил со старыми: поместил в горшок, и побрел домой через тропу по неровной плитке, которая еще утром была выравнена обновлением.
Лифт в ЖК качался, канаты надрывисто скрипели. Кто-то забрал зеркало, которое утром еще висело, и не оповестил.
Лифт остановился. Хр-хр-р (словно храп) – двери распахнулись.
‘Идиом добрался до съемной квартиры по картонным коридорам.
Забрел.
Стряхнул коридорную пыль новостройки и – за неимением мебели – поставил на пол старо-новые покупки.
Так он встал и сам, словно мебель, в одинокой студии без мебели.
Чайник сидел справа от двери, в углу напротив ванной. Матрас развалился в центре под окном, под неработающей батареей, на холодной домашней плитке.
А тумба на кривых ногах, единственная мебель, в углу у окна безучастно смотрела на парня; всю ее жизнь занимало одно: она из последних сил держалась, чтобы не раствориться в пустоте комнаты, пожирающей всё.
Капли с мокрой футболки эхом касались бетонно-плиточного пола. Так бы ‘Идиом и стоял до весны, наверно, прорастая корнями, если бы немысль с горечью не вернулась бы.
– Ты так и будешь стоять, прорастая корнями?
– Наверное, эта история стара как мир…
– Ох… Да поведаю я тебе историю. Самую живую, ибо видел своими глазами!
На поляне лежало тело. На одре из скорбящей травы дремал под луной низкий мужчина с проблесками бледного в белой, но не старой бороде. Раны от когтей светились багровым в серебристом свете. Грудь за клетчатой тканью вздымалась беспокойно.
Боль чувствовал белый олень. Он вышел в лунный свет.
Жутко маленькая голова с человеческими чертами колебалась на гибкой шее. Жутко высокий, как три тела, лежавших на земле, олень наклонился к человеку. Принюхался. И грациозно прошел вокруг него, очерчивая примятой травой.
На четырех рогах сталкивались бирюзовые серьги в виде слёз, пели о боли, ноты касались шрамов человека, танцевали утешая.
Олень остановился, кивнул и лег рядом. Мех едва касался израненной кожи, но дыхание тела смягчилось.